Говорил Володька — парень простой, но верный, невозмутимый. Он подполз к командирскому месту за патронами. Две последние жестянки валялись пустыми. Около них — ничком — лежал Иван Гора.

Агриппина приподнялась, опираясь на руки, всматриваясь. Степь была пустынна, темна. В потускневшее зарево заката валил медленный дым. Позади дышало пожарище Лихой. Красноватая тень от гапкиной головы потянулась через кустики полыни.

И закат и зарево будто взлетали в небо, когда на черном горизонте ослепительными языками вспыхивали огни из пушечных жерл. Тогда Агриппина ясно различала человеческие фигурки. Они двигались сюда, к холму, где еще держались остатки шахтерского отряда.

— Командир-то кончился, Гапка?

— Нет! — коротко ответила она.

— Чего — нет… Не дышит…

Володька стал шарить около Ивана, и в карманах его, и в сумке, — нашел несколько обойм.

— Гапка… Ну семь, ну восемь человек нас и осталось-то всего… Чего мы без патронов стоим?.. Уходить надо…

— Уходите…

Володька, сев задом на голые пятки, сопя, вложил обойму. Опять четко выступила из тьмы вся степь, обозначились на ней угольно-черные, сгорбленные фигурки. Володька выпустил по ним обойму, при каждом выстреле дергаясь назад всем корпусом…

— Уходи, Гапка…

Он потянул ее. Она с силой выдернула руку. Володька, низко пригибаясь, побежал под свистящими пулями — в темноту. Агриппина осталась около Ивана.

Он лежал — длинный, неподвижный, будто сросся с землей. Был ли он мертвый или только без памяти, оглушенный давешней контузией? Агриппина не понимала, да и не думала об этом… Все равно — живой он или мертвый, — она покинуть его не могла. Теперь они были одни на холме. Ребята уползли, ушли, — и хорошо сделали; чего же с голыми руками…

Агриппина сидела, выставив колено, положив на него тяжелую винтовку, давая отдых рукам. Вжав голову, глядела исподлобья в степь… В винтовке было пять пуль: что будет дальше — мысли ее не простирались. Мыслей и вовсе не было, — только страшная неподвижность.

Она глядела как раз на то место в степи, куда ей указал Володька… Снова проступили преувеличенными тенями все рытвины земли, кустики… Агриппина сотряслась, задохнулась страхом: черные здоровенные люди бежали в тридцати, в двадцати шагах… Она выстрелила… Раздался бешеный крик… Вспышка… Трескотня… Топот… Люди бежали к ней, и другие люди бежали сзади нее — к этим черным… Рванулись гранаты… Кто-то налетел на нее со спины, ревя матерщину. Агриппина руками, грудью, лицом упала на Ивана.

Это был посланный Ворошиловым отряд Лукаша, — последнее усилие — отбросить врага от Лихой… Немцы или спешенные казаки, — чорт их разберет во тьме, — откатились и больше в эту ночь до утра не возобновляли наступления…

По грунтовой дороге сбоку полотна устало шли шесть человек. Пятеро тащили пулеметы, дребезжавшие катками. Шестой — Александр Яковлевич Пархоменко — плелся позади, согнувшись под тяжестью пулеметных лент.

Эти шестеро были последними в арьергарде 5-й армии. Пархоменко на бронепоезде прикрывал отступление, превратившееся под конец дня в бегство. До темноты он отстреливался из зенитки от аэропланов, пулеметами разгонял конную казачью сволочь, долбил из тяжелого орудия вдоль полотна в сторону Каменской.

В темноте подошли к Лихой. Там все пылало, — все пути были разворочены. Все эшелоны, все отряды были уже далеко впереди на пути в Белую Калитву.

Пархоменко и пять человек, оставшиеся в бронепоезде — зенитчик, три артиллериста, пулеметчик и машинист, — сняли пулеметы, испортили все орудия и, разогнав пары в паровозном котле до взрыва, пустили бронепоезд обратно к Каменской — навстречу немецкому.