Виссарион Белинский. Хмельницкие, или присоединение Малороссии
ХМЕЛЬНИЦКИЕ, ИЛИ ПРИСОЕДИНЕНИЕ МАЛОРОССИИ. Исторический роман XVII века. Соч. П. Голоты. Москва, в типографии Лазаревых Института восточных языков. 1834. Три части: I – 180; II – 179; III -209. (12). С портретом Хмельницкого.
Автор сего, будто бы «исторического романа XVII века», описывая, в третьей и последней части оного, обручение одного из своих героев, Тимофея Хмельницкого, сына знаменитого Зиновия, прозванного Богданом, с молдавскою княжною, прекрасною Розандою, говорит тако: «Приятно бы было оканчивать романы подобным благополучием (?!), где (??) порок наказывается, а добродетель торжествует, где (??) слава и геройство доставляют блаженство и в этой скучной жизни; но человек предполагает, а бог располагает». Не правда ли, что подобные понятия и чувствования делают большую честь сердцу автора? Подумаешь, что читаешь тираду из «Дамского журнала»;[1 - Будучи отголоском эпигонского сентиментализма, «Дамский журнал» представлял собою архаичное явление и не раз служил предметом острых насмешек в русской критике 1820–1830-х гг.] но всемогущее время, в быстром полете, коснулось своим крылом и г. Голоты, и потому он продолжает тако: «Следуя истории, я с прискорбием должен придержаться истины и тем огорчить, может быть, хотя одно чувствительное сердце». Повторяю: все это так прекрасно и вместе так обыкновенно, что эти слова, как и весь роман, можно б совсем оставить без внимания; но следующие за ними строки удивляют своею наивностию и невольно останавливают на себе внимание рецензента: «Может быть, многие воскликнут: «Помилуйте, г. Голота, вы дарите (?!) нас уже третьим романом подобного почти окончания!» Что это такое? Дерзкое самохвальство со стороны автора или его смешное заблуждение насчет своего дарования и своей литературной значительности?.. В том и другом случае я, нижеподписавшийся, долгом почитаю предложить ему, со всею вежливостию, два следующих вопроса:
Милостивый государь, г. Голота, к чему такие странные претензии! Поверьте, что они смешны и забавны даже и у таких писателей, которые далеко ушли от вас. Потом, с чего вы вздумали сделать несбыточное предположение, чтобы кто-нибудь из читателей мог дочитаться, без крайней необходимости, до третьей части вашего романа, и обратить к вам, г-ну Голоте, такое патетическое воззвание? Ибо – Ваш роман – не роман, а дурной фарс, который гораздо ниже бездарных изделий многих наших романистов.
Все ваши исторические лица искажены и изуродованы; вместо того великого Зиновия Хмельницкого, о котором народная дума говорит:
Тилько бог святый знае, Що Хмельницкий думае, гадае![2 - Цитата из украинской народной думы «Богдан Хмельницкий и Василий Молдавский», с которой Белинский мог познакомиться по книге: (Н. А. Цертелев) Опыт собрания старинных малороссийских песней. СПб. 1819, с. 41. Здесь впервые опубликована запись этой думы, сделанная Н. Цертелевым в 1814 г.]
вы представили в своем романе какого-то дюкредюменилевского героя, вроде знаменитого Эраста Чертополохова, который действует, как сумасшедший, и объясняется надутым, риторическим языком персонажей «Российского феатра»[3 - Об Эрасте Чертополохове – см. прим. 104 к «Литературным мечтаниям». «Российский феатр» — издававшееся Академией наук многотомное собрание русских пьес: «Российский феатр, или Полное собрание всех российских феатральных сочинений», чч. I–XLIII. СПб., 1786–1794.]. Это произошло оттого, что у вас не было ни идей, ни идеалов, а какие-то мертвые куклы, в которых ваша фантазия не умела вдохнуть душу живу, которых вы видели неясно, как будто бы в смутном сне. |
