Высоченный варка в богато расшитых одеждах стоит, чуть сутулясь и широко расставив ноги, словно хочет покрепче вцепиться ими в землю. Руки его связаны впереди, некрепко, только для виду: вот он, дескать, предполагаемый душегубец. Семейного сходства между ним и танной – только властно презрительный изгиб губ. За спиной пленника полукругом стоят стражники – четыре человека с топорами и двое варок с мечами.

– Сивый, кто это? – громко спрашивает танна и тычет пальцем в грязного и донельзя смущенного мужичонку, который ссутулился в лапах у стражника.

– Эт та? – повторяет вопрос Сивый, растягивая слова на манер рыбалок, и в его глазах пляшут искры. Издевается. – Эт та мужик.

– Знаешь его?

– Тебе то что?

Танна окидывает взглядом собравшихся. Много рыбалок стоит в круге, еще больше – за его пределами. Выделяются в толпе немногочисленные варки – танна, Сивый и стражники.

– Отчего он в был в лесу? С охраной! Лагерем стоял! Что он должен быть сделать, а?

– Да чего он может сделать та, – Сивый оглядывает мужика, как приставшую к подошве рыбью чешую.

– Ты творишь козни, брат.

Сивый сплевывает и отворачивается.

Танна смотрит на мужика, не мигая, под ее взглядом тот бледнеет, краснеет, вжимает голову в плечи, но продолжает смотреть ей в глаза, как зачарованный горгоной кроль.

– Скажи, зачем был в лесу, – медленно произносит она. – Не скажешь – скормлю скотокрабам. Скажешь – уйдешь живой.

Он молчит, дышит с присвистом сквозь зубы, несколько раз сглатывает. Еще какое то время они играют в гляделки, потом танна коротко двигает подбородком, и стражники ведут мужика прочь от судбища. Пленник повизгивает, загребает ногами, поднимая серую пыль. Рыбалки в круге молчат, поедают глазами Сивого. За кругом громко перешептываются, но слов не разобрать.

– Ну а ты что скажешь? – танна оборачивается к Хрычу. До этого мига я был уверен, что она не заметила нашего прихода.

Хрыч смотрит на меня. Вот вечно так: как щёки надувать – так Хрыч, как ответ держать – так сразу Накер. Не готов я отвечать, да и Хмурой стороне мне показать нечего. Попробовать, конечно, можно, да только понравится ли ей моё вторжение на авось?

– Девушка из длинного дома что то знает, – говорю, сам себе удивляясь, – Лисица. Давайте её спросим. Она здесь? У неё цветные нити в волосах…

– Эт та, штоль? – бодро доносится от домов.

К судбищу идут варки, трое. Стражники? Наверное, да, но доспехи на них другие. Они тащат длинный грязный мешок. В нём угадываются очертания чего то изломанного, неживого.

– Удавилась в лесу, – равнодушно говорит стражник, когда мешок опускают наземь. Шепоток в толпе становится гулом, потом рассыпается на восклицания. – Прям в виду поселка удавилась. Мы вот приметили да сняли, чтоб марькой не стала, а то как начнет ходить завывать промеж домов – такое нам надо?

Смотрю на мешок и почти вижу обвернутое им тело. Я откуда то знаю, что мертвая Лисица – белая, что на её теле есть синяки и кровоподтеки. Знаю, что все три стражника ухмыляются, хотя их лица невозмутимы. Я шагаю к мешку, но один из варок преграждает мне дорогу. Поднимаю взгляд, щурясь от ледяного солнца, и вижу, что рот стражника беззвучно открывается. Потом понимаю, что у меня звенит в ушах.

«Они меня не выпустят».

Я даже не попытался задержать Лисицу утром, когда пришел Зануд. Я отправился шататься по поселку. И, пока я говорил с рыбалками…

– Странная история, – бросает танна, глядя на брата, – твоя стража, не моя.

Сивый склабится. Лисица мертва, и подозрения танны некому укрепить.

Мысли в моей голове – неповоротливые и тяжелые, как мельничий жернов, в ушах всё еще звенит, но я заставляю себя думать.