Последовала короткая пауза.

— Вы — честный человек, мистер Лукас?

— Стараюсь быть им, — теперь паузу пришлось выдерживать мне. Пришлось подумать, прежде чем отвечать на этот вопрос, поскольку ранее меня об этом не спрашивали.

— Если вы получите материалы, раскрывающие правду о моем отце, вы их используете в своей работе?

— Да, — тут уж я не колебался. — Несомненно.

— А Френк Сайз их опубликует?

— Да, я уверен в этом практически на сто процентов.

— Даже, если они докажут, что он солгал?

— Вы имеете ввиду Сайза?

— Да.

— Обычно он признается, если в чем-то дал маху. Причем делает это даже с радостью.

— В данном случае никакой радостью и не пахнет.

— Это точно.

Вновь она помолчала, а заговорила уже другим тоном, словно читая по бумажке или повторяя заученный текст.

— У меня есть информация, доказывающая, что мой отец стал жертвой обстоятельств. Пленки, документы, мои показания на пятидесяти страницах. Для того, чтобы смыть пятно с честного имени моего отца и возложить вину на тех, кто того заслуживает, я готова передать эти материалы вам, в три часа дня.

Она записывает наш разговор, догадался я, а потому постарался не говорить лишнего.

— Я готов взять у вас эти материалы. Где мы встретимся?

Она назвала уличное кафе на Коннектикут-авеню, недалеко от отеля «Шорхэм».

— На улице? — уточнил я.

— Да, на улице. Я хочу, чтобы вокруг было много людей.

— Как я вас узнаю?

Она коротко описала себя и добавила: «Я буду с зеленым „дипломатом“», — после чего повесила трубку.

К тому времени уже появилась отсутствовавшая мамаша и теперь она убирала овсянку, вываленную Мартином Рутефордом Хиллом на пол. Малыш с интересом наблюдал за телодвижениями Сары Хилл, а когда она закончила и поднялась, улыбнулся, сказав: «Глок».

— С «глоком» разберемся позднее, — она посмотрела на меня. — Кто победил, этот чертов ребенок или тот чертов кот?

— Я зафиксировал ничью.

— Он хоть съел большую часть овсянки.

— И не расстался бы с остальным, если б был голоден.

— Хочешь еще кофе? — спросила она.

— Не откажусь.

Сара наполнила мою чашку, налила кофе и себе. Села за круглый кухонный столик, держа чашку обеими руками, и уставилась на сад, начинающийся за большими стеклянными дверями. Садом занималась только она, и там уже цвели кизил и азалии. Потом должен был прийти черед роз и жонкилий. Траве в саду места не нашлось, Сара отдавала предпочтение цветам и кустам, меж которыми неторопливо вилась выложенная кирпичами дорожка. Три старых ели обеспечивали тень.

— Алтей розовый, — вырвалось у Сары. Я повернулся к стеклянным дверям.

— Где?

— В углу у кизила.

— Ты права. Ему там самое место.

— В них можно ловить пчел?

— В цветках алтея?

Она кивнула.

— Зажать лепестки и слушать, как они жужжат внутри.

— А что потом?

— Полагаю, выпустить их. Впрочем, мой брат давил их ногой.

— Я всегда думал, что он очень злобный тип.

Сара Хилл и я жили вместе чуть больше года. Познакомились мы в один из субботних дней в библиотеке Конгресса и я пригласил ее к себе, пропустить стаканчик, а потом она осталась, на следующей неделе перевезя свои книги, ребенка и фотокамеры.