Но поверить этому я все-таки не мог. Ни за что на свете я не хотел отказаться от разговора, который — хотя бы благодаря ситуации, положению партнеров, — давал такую возможность познания, даже в известной степени эмпирического.

— Видите ли, — продолжал я, взяв его деликатно за пуговицу, — мне часто приходит в голову, что все-таки тайны надо разгадывать. Здесь я обращаюсь к искусству. Я чувствую, что искусство является границей — я не в состоянии, однако, сказать: границей между чем и чем? Представьте, что одно «что-то» — это я, а второе «что-то» — это вы. В таком случае, где искусство?

— Извините, я не образованный, — сказал он, тщетно пытаясь освободить свою пуговицу. Я был раз в пятьдесят больше его. — Может быть, вы и правы, но знаете — столько есть разных направлений. Единственное, что остается человеку, это просто принимать жизнь.

— Как же так — просто?! — воскликнул я. Ведь передо мной находился некто, кто одним фактом своего существования был для меня громадным шагом вперед. Я должен был этим воспользоваться. — А как вы, например, — чтобы уж не размениваться на мелочи, — ответили бы на вопрос: что такое жизнь?

— Сударь, — ласково уговаривал он. — Я же уже сказал, мы простые гномы, откуда нам это знать? Вот жизнь проходит, идет день за днем, каждый из них надо как-то прожить. Вы ведь взрослый человек.

— Именно: жизнь проходит! Никогда не поверю, что проходит так, сама по себе, ведь должны же быть какие-то тонкости, второе дно, золотое зерно, не правда ли?

— Сударь, посмотрите на меня, — сказал гном менее нетерпеливо, чем этого можно было ожидать. — Разве у меня такой вид, что об этом надо спрашивать меня? Разве я ксендз или профессор? Загадки жизни хороши в книжках, а не для нас, обыкновенных гномов, которым с неба ничего не падает.

— Значит, вы не скажете, не хотите сказать! — волна моего возбуждения, столь понятная в этой ситуации, спала. Я понял, что что-то теряю. Отпустил пуговицу. Я был разочарован и подавлен.

— Надеюсь, вы не думаете, что это я по небрежности? — огорчился гном. — Даю вам слово, что если я иногда и думаю о чем-то вроде этого, то так трудно что-нибудь решить, ибо мы ограничены реальной действительностью с точно очерченными границами. Вот ведь в чем дело. Не забивайте себе голову всякими сверхъестественными вещами.

— Честное слово? — спросил я, несколько успокоенный.

— Честное слово. А сейчас, извините, я должен идти: жизнь. До свидания.

— До свидания.

Он закончил свое путешествие через стол и исчез в складках дивана.

В поездке

Сразу же за Н. выехали мы на плоские мокрые луга, среди которых бесчисленные копны белели, как головы новобранцев. Коляска ехала быстро, несмотря на колдобины и лужи. Далеко, на уровне конских ушей, тянулась полоска леса. Вокруг было пусто, как обычно в это время года. Только когда мы уже проехали какое-то время, я увидел впереди силуэт человека, который вырисовывался все отчетливее по мере нашего приближения. Это был мужчина простоватой внешности, в мундире почтового работника. Он неподвижно стоял возле дороги, а когда мы проезжали мимо него, окинул нас равнодушным взглядом. Едва он исчез из наших глаз, как перед нами появился следующий, в такой же униформе, тоже стоящий без движения. Я внимательно разглядывал его, когда вскоре показался третий, а за ним четвертый. Все они стояли лицом к шоссе, взгляд апатичный, мундиры выцветшие.