Правда, еще меньше меня вдохновляла перспектива моего ночного проезда до дома и особенно — прохода по темной и опасной парадной к собственной квартире.

— Але-у! Маш, ты еще не заснула?

— Нет, Андрей, прикидываю, что страшнее — остаться ночевать в главке или ехать ночью домой.

— Если, конечно, у тебя есть мотивы тут переночевать, я вмешиваться не буду…

— Нету мотивов… — Сзади послышались хрюканье и глухой стук — это Задов, внимательно слушая наш разговор по параллельной трубке, колотил себя лапой в грудь, что должно было означать «Я! Я — мотив!».

— А с Задовым в одном помещении ночевать буду только по приговору суда. — Задов с трубкой в руке упал на разломанный следовательский диван и изобразил лебедя, умирающего от несчастной любви. Я свободной рукой стукнула его по спине и продолжила разговор.

— А если ты хочешь ночевать дома, могу подбросить, — раздалось в трубке.

— Хочу! — завопила я, подскочив на месте.

— Тогда спускайся.

— Лечу!

Я быстро покидала в сумку свои постельные принадлежности (много лет назад моя наставница — опытный следователь — мне посоветовала брать с собой на дежурство простынку и наволочку, все приятнее будет коротать редкие мгновения отдыха, постелив чистое бельишко на засаленный казенный матрас), за две минуты сочинила рапорт с отчетом о дежурстве по городу, указав в нем, что свежевозбужденное уголовное дело я забираю с собой, приняв его по указанию районного прокурора к своему производству, и намереваюсь работать по нему в ближайший выходной, увы.

Пихнув в бок успевшего заснуть Задова, я помахала ему ручкой и выбежала в ночь.

На первом же перекрестке Синцов заложил такой крутой вираж, что меня бросило прямо на него, и я невольно прижалась щекой к его мягкой куртке.

— Извини, — сказал он, выравнивая машину. — Испугалась?

— Нет, — ответила я, усаживаясь поудобнее. — Я тебе доверяю.

Он удовлетворенно кивнул. Синцовские способности водить машину в экстремальных условиях я знала давно. Он мог и по тротуару проехать, если не хватало места на проезжей части, и вписаться с точностью до миллиметра в зазор между трамваем и каким-нибудь джипом, да еще и на солидной скорости. А тихо он вообще не ездил, приговаривая: «Тормоза придумал трус». При этом я совершенно не испытывала страха, сидя рядом с этим милицейским Шумахером, — и вправду доверяла.

А от его куртки пахло табаком и еще таким почти неуловимым запахом, по которому можно безошибочно узнать одинокого мужчину. Одинокого — это такого, у которого нет жены; приходящие любовницы не в счет. Или жена есть, но только по паспорту, а на самом деле они с ней давно уже существуют, как параллельные прямые, не пересекаясь своими жизнями. Я этот запах научилась ловить не хуже служебной собаки; так пахнет от каждого второго опера.

— Тебя что, жена бросила, Андрюшка? — спросила я, стараясь, чтобы вопрос звучал шутливо. Но Андрей, как я и ожидала, не улыбнулся. И даже не повернулся ко мне, продолжал смотреть на дорогу.

— Ты торопишься?

— Я? Да в общем, нет. Ребенка дома нет, так что до утра я совершенно свободна. А что?

— Может, посидим, кофейку попьем? Я тебе как раз расскажу и про маньяка, который женщин мочит, и про то, что меня жена бросила.

Я растерялась.

— Извини, я не хотела…

— Чего ты извиняешься? — Он остановил машину около круглосуточной забегаловки напротив районного управления внутренних дел. Бывала я тут неоднократно, это такой оперской притон, где за смешные деньги можно прикинуться важным барином и посмаковать крепкий кофе, да еще если учесть, что всех местных оперов здесь знают в лицо и по имени и за неделю до зарплаты начинают отпускать им в кредит…

Я подождала, пока он закроет машину, и мы вместе вошли в плюшевое кафе совершенно советских времен.