В самом скверном расположении духа я спустился вниз и почти сразу же увидел ту, о которой неотступно думал все время. Стоя у окна, Матильда разговаривала с графом, который выглядел хмурым и недовольным.

– Это черт знает что такое! – сердито говорил он. – На Новый год я устраиваю в парижском особняке торжественный прием на восемьдесят персон. И как я теперь туда попаду?

– Доброе утро, господин граф, доброе утро, мадемуазель Бертоле, – сказал я, подходя к ним. – Что-нибудь случилось?

Граф объяснил, что снежная буря замела все дороги, и он не уверен, что ему удастся поспеть в Париж к намеченному приему, так как железная дорога, судя по всему, тоже не действует. Я ответил в том духе, что сегодня только 25-е число, и до Нового года все наверняка образуется. Матильда поглядела на меня благодарными глазами.

– Честно говоря, – промолвила она, – и я того же мнения. Ни к чему волноваться, месье Эрнест. Уверяю вас, все будет хорошо.

Наверное, я переменился в лице. Матильда назвала графа «месье Эрнест», и в ее устах обращение прозвучало так естественно, так буднично… А ведь граф Коломбье весьма нетерпим к любого рода фамильярности! Черт возьми, похолодел я, неужели Матильда – его любовница, и именно на это намекала мерзкая Клер?

– Что с вами, месье Лефер? – с удивлением спросила Матильда, глядя на меня.

Я выдавил из себя улыбку.

– Ничего… Кажется, из-за непогоды у меня разыгралась головная боль.

– Тогда вам следует обратиться к доктору Виньере, – заметила Матильда.

Нечего сказать, хороший совет!

– Спасибо, – сквозь зубы ответил я, – как-нибудь обойдусь.

Депутат вместе со своим помощником только что вошли в гостиную, и граф устремился к ним. Матильда пристально поглядела на меня.

– Последнее время вы неважно выглядите, – заметила она.

– Нелегко быть зависимым, – с горечью отозвался я.

– Я знаю. – Матильда серьезно кивнула. – Но иногда приходится.

Я готов был говорить с ней вот так – доверительно и просто – хоть целую вечность, но тут появились Ланглуа и англичанин в сопровождении химика Северена. Последний, бурно жестикулируя, объяснял спутникам суть какого-то сложного химического процесса, в котором те оба, разумеется, ничего не смыслили. Однако Ланглуа вежливо слушал, а Кэмпбелл с невозмутимым лицом время от времени кивал головой и говорил: «Oh, yes». Завидев меня, Ланглуа обрадовался – не мне, конечно, а возможности прервать опостылевший разговор:

– Вот и вы, месье Лефер! Не слышали, что нам подадут на завтрак?

Я усмехнулся – едва ли не больше, чем свои цифры, наш математик любит поесть – и ответил, что понятия не имею о том, каково будет наше утреннее меню.

– Очень жаль! – вздохнул Ланглуа, и внезапно до нас донесся истошный женский крик.

Граф прервал свой разговор с депутатом, Брюс Кэмп– белл типично по-английски неодобрительно вздернул брови, а я… Что касается меня, то, кажется, на мгновение я почувствовал такой ужас, какого не испытывал, даже когда шел в первую в своей жизни гусарскую атаку.

Крик захлебнулся на самой высокой ноте, но уже через мгновение повторился вновь. Не раздумывая, мы все бросились к выходу и, толкаясь локтями, кое-как продрались в дверь.

– Ну, если это опять проделки Франсуазы, – процедил сквозь зубы граф, – я ей задам!

Однако Франсуаза оказалась ни при чем. Навстречу нам выбежала другая служанка, круглолицая Марианна, и дрожащим голосом сказала, что с госпожой Бретель что-то произошло и она боится войти к ней.