Путешественник, казалось, не ведал усталости, волчьей рысью покрывая милю за милей. Невидимые, но оттого не менее опасные каннибалы преследовали его по пятам. Кейну вовсе не улыбалось встречаться с черными дьяволами на открытой местности. Не стоило надеяться, что выстрел из пистолета отпугнет дикарей и заставит их отказаться от жестокой охоты на двуногую дичь: их примитивные мозги не воспримут выстрел как нечто опасное. Что до рукопашной, то даже такой боец, как Соломон Кейн, которого сам сэр Фрэнсис Дрейк называл «девонширским королем клинка», не смог бы в одиночку выстоять против целого племени. И тут уж ему никоим образом не помог бы волшебный посох, потому что его противниками являлись обыкновенные человеческие существа.

Солнце неутомимо совершало свой дневной путь, осталась далеко за спиной деревня с ее неразгаданной тайной смертей. На плато царила мертвая тишина. Зловещее безмолвие даже не нарушали птичьи трели, Кейну лишь раз довелось увидеть мелькнувшего в кронах безголосого ару. Единственными звуками, пожалуй, были шорох листвы на ветру да далекий перестук тамтамов. Надо сказать, сам Кейн двигался совершенно бесшумно, ступая подобно гигантской хищной кошке.

И вдруг взгляд англичанина выхватил среди деревьев нечто, заставившее сердце колотиться чаще.

На его пути встал Ужас. Короткая перебежка, и пуританину открылось омерзительное зрелище, вынулившее даже этого видавшего виды человека содрогнуться от ужаса. Посредине большой поляны торчал столб, к которому было безжалостно прикручено то, в чем с большим трудом можно было опознать человеческое существо.

В какие только переделки не попадал Кейн за свою нелегкую жизнь. Ему довелось влачить полуголодное существование будучи прикованным к тяжелому веслу турецкой галеры, надрываться на тростниковых плантациях в арабских колониях, драться с краснокожими дьяволами Нового Света, узнать крепость бича из воловьих жил в застенках испанской инквизиции. Так что он по собственному печальному опыту знал, какими злобными демонами могут оказаться люди. Но теперь и он замер в ужасе, едва сдерживая тошноту.

Самым страшным были даже не раны сами по себе, а тот факт, что эти человеческие останки еще жили. При его приближении поднялась упавшая на истерзанную грудь изуродованная голова и из лишенного губ рта вырвался надрывный всхлип. Заслышав шаги англичанина, изуродованный негр забился в судорогах ужаса, надсадно засипел и, казалось, что-то попытался отыскать в небе пустыми глазницами. Постепенно он затих, неестественно напряженный, словно в ожидании новых мук.

— Не надо меня бояться, — обратился к несчастному на диалекте речных племен Кейн. — Я не причиню тебе зла. Я — друг!

Честно говоря, пуританин не надеялся, что его слова дойдут до изувеченного человека, однако они нашли отклик в угасающем, полубезумном рассудке негра. Тот разразился нечленораздельным безумным бормотанием, слова перемежались всхлипами и проклятиями. Он говорил на наречии, родственном языку речных племен, поэтому пуританин смог его понять. Из слов обреченного англичанин уяснил что тот уже много лун томится у дьявольского столба, который он называл Столбом Скорби. Видимо, рассудок чернокожего не перенес ужасающих мук, выпавших на его долю, и тот сошел с ума, потому что все время твердил про каких-то злых тварей, сходящих с неба, чтобы удовлетворить свои бесчеловечные прихоти. Наверное, таким способом в его поврежденном мозгу запечатлелись образы племени неведомых мучителей. Их названия — акаана — Кейн раньше никогда не слышал.

Однако вовсе не загадочные акаана привязали бедолагу к Столбу Скорби.