После ужина Инман проверил мешки под своей кроватью. К одеялу и навощенной парусине в заплечном мешке он добавил кружку, котелок и нож в ножнах. Мешок для провизии был заполнен еще раньше сухарями, мукой, солидным куском соленой свинины и маленьким — сушеной говядины, который он купил у санитара.

Он сидел у окна и наблюдал, как день постепенно угасает. Закат был тревожным. Тяжелые серые тучи клубились у низкого горизонта, но когда солнце коснулось земли, среди туч возник проем, и яркий красный луч брызнул вверх. Луч был прямой, резко очерченный, как ствол ружья; он вонзился в небо и горел в течение полных пяти минут, а потом также резко погас. Природа — Инман был полностью уверен в этом — иногда призывает нас обратить внимание на свои необычные явления и предлагает их для толкования. Этот знак, насколько Инман мог его истолковать, не сулил ничего, кроме раздора, опасности и горя, напоминать о которых и так не было нужды. Так что он решил, что это явление — лишь напрасная трата сил природы. Он лег в постель и натянул на себя одеяло. Усталый после прогулки в город, Инман читал совсем недолго, а потом заснул в серых сумерках.

Он проснулся глубокой ночью. В темной комнате было слышно лишь дыхание спящих людей, их храп и вздохи. Из окна струился слабый свет, и Инман увидел в небе яркий маяк Юпитера, клонившийся к западному горизонту. Ветер подул в окно, и листы покойного Бейлиса затрепетали на столе, некоторые из них завернулись и наполовину поднялись стоймя, так что через них проник слабый свет из окна и они засветились, как будто палату посетили привидения-карлики.

Инман поднялся и оделся в новую одежду. Он добавил в свой заплечный мешок свернутую трубкой книжку Бартрэма, затем затянул ремни на мешках, подошел к открытому окну и выглянул наружу. Новый месяц еще не народился, и было очень темно. Полосы тумана стлались по земле, хотя небо над головой оставалось чистым. Он встал на подоконник и вышел в окно.

Земля под ее руками

Ада сидела на пороге дома, который теперь принадлежал ей, положив на колени доску для письма. Она обмакнула кончик пера в чернила и написала:

«Вы должны знать: несмотря на ваше долгое отсутствие и в свете того, как мне видятся те счастливые отношения, которые существуют между нами, я никогда не утаю от вас ни одной мысли. Пусть такие опасения вас не тревожат. Знайте, я считаю это взаимным долгом, мы обязаны говорить друг с другом с полной свободой и откровенностью. Давайте всегда будем делать это с открытым сердцем».

Она помахала листком бумаги, чтобы просушить чернила, и взглянула критически на то, что написала. Она была недовольна своим почерком; как она ни старалась, ей никогда не удавалось овладеть искусством мягких росчерков. Буквы, которые выходили из-под ее пера, были квадратными и плотными, словно руны. Тон этого письма ей не нравился далее больше, чем каллиграфия. Ада скомкала лист и бросила его в заросли самшитового кустарника. Вслух она произнесла:

— Это просто уловка — болтать и не заниматься делом.

Ада посмотрела через двор на огород, где бобы, кабачки и помидоры с трудом пробились сквозь другие растения и выросли едва ли на палец от земли, несмотря на то что время года было самое подходящее для роста. Многие листья на них до самых жилок были изъедены жучками и гусеницами. Над овощами возвышались толстые стебли неизвестных Аде трав, и у нее не было ни желания, ни энергии бороться с ними. Помимо этого неудачного огорода было еще старое кукурузное поле, сейчас заросшее по плечи лаконосом и сумахом. Над полями и пастбищами возвышались горы, которые становились видимыми, как только таял утренний туман. Их бледные очертания наводили на мысль, что это скорее призрачные горы, чем настоящие.

Ада сидела на крыльце и ждала, когда они покажутся полностью. Она думала о том, каким было бы утешением увидеть что-то, что выглядит так, как ему подобает, иначе ей не избавиться от мысли, что все попадающееся ей на глаза несет на себе следы запустения.