Руби сказала:

— Я никогда не нанималась в батрачки или в служанки и слышала, что ничего хорошего в такой работе нет. Но Салли сказала, что вам нужна помощь, и она права. Так вот, нам нужно кое о чем договориться.

«Это означает, что мы будем говорить о деньгах», — подумала Ада. Монро никогда не посвящал ее в вопросы найма работников, но у нее сложилось впечатление, что бескорыстная помощь обычно не лежит в основе договора найма. Она сказала:

— Сейчас и, возможно, в течение какого-то времени денег будет недоставать.

— Я не о деньгах, — сказала Руби. — Как я и сказала, я не собираюсь наниматься в прислуги. Так вот, если я здесь для помощи, тогда мы обе должны знать, что каждый сам выносит свой ночной горшок.

Ада засмеялась, но потом поняла, что это было сказано не для того, чтобы ее рассмешить. Что-то вроде равенства — вот чего требовала Руби. Это требование казалось, с точки зрения Ады, странным. Но поразмыслив, она решила, что, поскольку никто другой не предлагает ей помощь и поскольку она все это лето сама выносила помои, предложение Руби было достаточно справедливым.

Когда они обговаривали остальные детали, желто-черный петух подошел к крыльцу, остановился и уставился на них. Он дергал головой, и его красный гребень переваливался с одной стороны головы на другую.

— Терпеть не могу эту птицу, — сказала Ада. — Он все время пытается меня клюнуть.

Руби пожала плечами:

— Ни за что не стала бы держать драчливого петуха.

— Как бы нам от него избавиться? — спросила Ада.

Руби посмотрела на нее с величайшим удивлением. Она поднялась, сошла с крыльца и, одним быстрым движением схватив петуха, прижала его левой рукой, а правой открутила ему голову. Он с минуту бился под ее рукой, затем затих. Руби швырнула голову в барбарисовый куст у изгороди.

— Он будет жилистый, так что лучше потушить его подольше, — сказала она.

К обеду мясо петуха было отделено от костей, и катыши из пресного теста размером с кошачью голову варились в желтом бульоне.

Цвет отчаяния

В другое время эта картина могла бы показаться романтичной. Все в ней наводило на мысль о легендарной свободе, которую обретает человек, пускаясь в путь: рассвет, косо падающие лучи солнечного света; дорога, с одной стороны обсаженная красными кленами, с другой — огороженная изгородью из жердей; высокий человек в шляпе с опущенными полями, с вещевым мешком за спиной идет на запад. Но после таких сырых и беспокойных ночей, которые он проводил последнее время, Инман чувствовал себя самым обделенным созданием Божьим. Он остановился, поставил ногу на нижнюю жердь ограды и посмотрел вдаль через росистые поля. Ему хотелось бы встретить день с благодарным сердцем, но в бледном свете раннего утра первое, что он увидел, была змея, какая-то отвратительная разновидность коричневой равнинной гадюки, которая вяло скользнула с дороги в густую заросль мокричника.

За полями стоял равнинный лес. Ничего, кроме дрянных пород. Серая сосна, ежовая сосна, красный кедр. Инман ненавидел эти беспорядочно разросшиеся густые сосновые заросли. Всю эту равнину. Красную землю. Плохонькие городишки. Он воевал от предгорья до моря, в местах, похожих на эти, и эта земля казалась ему лишь местом, куда стекалась и скапливалась вся грязь и мерзость. Страна помоев и нечистот, выгребная яма континента. Настоящая грязная трясина, от которой его прямо-таки тошнило. В лесу повсюду трещали цикады, и рядом, и поодаль, пульсирующим треском, как будто множество зазубренных осколков сухой кости терлись друг о друга. Таким плотным был это звук, что вибрация, казалось, возникала в голове Инмана от гудения его собственных тревожных мыслей.