Он держал ее руку почти ласково, придвинув ее большой палец к нежному месту на своем горле. – Нажмите здесь, но только сильно и уверенно. Вот почему это срабатывает, когда вы кого–то целуете. Люди слишком рассеяны, чтобы заметить ваши действия, пока не станет слишком поздно.
– Я ведь не целую вас сейчас, – резко возразила она. Раздумывая, есть у нее, черт возьми, шанс вырубить его, и так ли уж хороша эта идея, учитывая, что на яхте имеются другие люди. – И нет ни малейшего желания.
– А вот это неправда, – близко наклонившись, прошептал он. – Но если вам так хочется верить в это, не буду разоблачать ваш блеф.
Он все еще держал ее за руку, лаская длинными пальцами. А потом отступил, и Женевьева ощутила, как обмякла, словно из нее выкачали воздух. Словно что–то потеряла.
– Повернитесь ко мне спиной.
– Только не снова, – запротестовала она. – Мы уже знаем, что вы в секунду можете уложить меня на пол.
– Разумеется, могу. Но вам нужно научиться, чтобы Рено или Ханс не проделали с вами то же самое. Поскольку уж они наверняка не позволят вам снова подняться, любой из них попытается взять вас сзади. И тот и другой обладают особым спортивным инстинктом.
– Это не спорт! – возмутилась она.
– Для вас, может, и нет, но не для них. Повернитесь, но не думайте о лежащем на кровати бедном старине Гарри. Думайте о том, что вокруг вас, об опасности. Попробуйте почувствовать, когда я двинусь на вас.
Голос его резко оборвался, когда она двинула со всей силы локтем ему в живот.
Живот у него был твердый как камень – она, наверно, заработает себе растяжение связок от удара. Если достаточно долго проживет. Женевьева оглянулась и посмотрела на Йенсена, думая, что он даст сдачи, но он всего лишь деловито смотрел на нее.
– Уже лучше, – похвалил он.
– Это потому что вы растерялись, – самодовольным тоном сказала она. – Дайте еще раз попытаться…
И опять она на полу, на сей раз на спине, Йенсен без усилий распял ее, удерживая на месте.
– Не нахальничайте, когда нечаянно вам удался удар. Он лишь заставит противника стать осторожнее.
Она смотрела на него снизу. И с трудом обретала дыхание, но на этот раз вовсе не потому, что ее с силой швырнули о землю. Она убеждала себя, что это паника, неприятное чувство, что ее поймал в ловушку кто–то более сильный и крупный, чем она. Логично, но только отчасти правда.
– Пустите меня, – впившись в него взглядом, потребовала Женевьева. – Пустите, или в следующий раз, когда у меня под рукой окажется карандаш или связка ключей, вы, ей–богу, останетесь без глаз, слепой, как летучая мышь.
Эта медленная улыбка разозлила ее.
– Вот как? – произнес он, наклонился, и черные волосы, так старательно зализанные назад, когда он притворялся серым привидением, упали ему на лицо, почти скрыв его выражение. – У меня возникло чувство, что вам понравилось. Самую чуточку.
– Как же, ждите, – возразила Женевьева, но голос сошел на нет, и она задохнулась, когда Йенсен подобрался ближе. Возможно, он снова собирался ее поцеловать, а, может, на сей раз она воспользуется преимуществом, лишит его равновесия, ударит по горлу. Или, и такое возможно, просто откинется и покорно примет его поцелуй.
Его рот почти касался ее губ.
– О чем вы думаете? – прошептал Питер.
– Думаю, что вы смогли бы прочесть мои мысли.
– Только не спонтанные, – сказал он и на секунду позволил себе прижаться ртом к ее губам. А затем, к потрясению Женевьевы, скатился с нее, вскочил на ноги, даже не обернувшись, и оставил ее лежать на полу с ощущением неприкрытости и уязвимости.
Йенсен подошел к двери, однако не отпер ее:
– Что тебе надо, Рено?
Она даже не слышала, как тот стучал. |