и человек он такой опасливый; не туда глядит... ох, не туда!" А она мне: "Тетенька, оставьте". Ну, как хочешь, голубушка моя. Вот тебе и оставьте! Ведь и у меня была дочка, Филипп Егорыч. Как же, как же! И красавица же была; таких теперь что-то уж не видать, батюшка вы мой, право слово, не видать. Брови, нос - просто удивленье; а уж глаза... и сказать нельзя, что за глаза такие были. С лукошко, батюшка! Так вот, бывало, она и мечет ими, так вот и мечет, так вог и мечет. Что ж, ведь я ее замуж выдала; и так, батюшка, хорошо выдала, за хорошего человека, за ахтихтехтора. Ну, вином он точно зашибал, да за кем не водится греха? Вот я посмотрю, как Михаиле Иваныч Машу-то теперь пристроит? Насидится она в девках, мать моя!

Шпуньдик. Ну, и ваша дочь довольна своим мужем, счастлива?

Пряжкина. Ох, Филипп Егорыч, не говорите мне об ней! Она в прошлом году умерла, мой батюшка; да я уж и перед смертью года за три от нее отступилась.

Шпуньдик, За что же это?

Пряжкина, Да, батюшка мой, неуважительная такая была: за пьяницу, говорит, мать выдала меня; говорит, не за-работывает мой муж ничего, да еще бранится... Ведь вот, право, как тут угодить прикажешь? Велика беда: человек пьет! Какой же мужчина не пьет? Мой покойник, бывало, иногда так, с позволения сказать, нахлещется, что ахти мне- и я его все-таки уважала. Денег у них не было; конечно, это неприятно; но бедность не порок. А что он ее бранил, так, стало быть, она заслуживала; а по моему простому разумению, ведь муж - глава: кто ж ему учить не велит, Филипп Егорыч, посудите сами. А жена разве на то жена, чтоб великатиться?

Шпуньдик. Я с вами согласен.

Пряжкина. Но я ее простила: она уж умерла... Что ж? Царство ей небесное! Теперь она сама, чай, раскаивается. Бог с ней! А я человек незлобивый. Куда мне! Нет, батюшка; мне только век-то свой дожить как-нибудь.

Шпуньдик. Что вы такое говорите, Катерина Савишна!.. Вы еще не так стары...

Пряжкина. И-и-и, помилуйте, батюшка! Конечно, Бондоидина, генеральша, мне ровесница была, а уж на лицо гораздо постарше казалась. Даже мне удивлялась. (Прислушиваясь.) Ахти, кажись, Маша... нет. Нет; это ничего. Это у меня в ушах шумит. У меня завсегда перед обедом в ушах шумит, Филипп Егорыч, а не то вдруг под ложечку подопрет, так подопрет, даже дух захватит. Отчего бы это, батюшка? Мне одна знакомая лекарка советует конопляным маслом на ночь живот растирать, как вы думаете? А лекарка она хорошая, даром что арапка. Черна, представьте, как голенище, а рука прелегкая-легкая...

Шпуньдик. Отчего же? Попробуйте. Иногда, знаете, средства, так сказать, простые удивительно помогают. Я вот своих ближних лечу. Вдруг эдак знаете, в голову придет: сем, попробую, например, это средство. И что ж? глядишь, помогло. Я старосту своего от водяной дегтем вылечил: мажь, говорю, и только. И вылечил, вообразите вы себе!

Пряжкина. Да, да, да; это бывает-с, а все бог, все бог. Во всем его святая воля.

Шпуньдик. Ну, конечно, я воображаю, здесь доктора, все первые ученые, немцы самые лучшие. А мы, степнячки, в глуши, так сказать, прозябаем; нам за докторами не посылать-стать: мы по простоте живем, конечно.

Пряжкина. Да оно и лучше, по простоте-то, Филипп Егорыч; а в этих докторах, в этих ученых мало толку, батюшка вы мой. Вот не хуже Петра Ильича. А кто виноват? Сами мы виноваты. Ведь вот, например, хоть бы Михайло Иваныч: ну, скажите сами, разве ему след у себя чужую девицу воспитывать, разве след? Его дело, что ли, ее замуж выдавать? мужское это разве дело? Он ее облагодевствовать хотел- ну, что ж, и дай бог ему здоровья, а не в свое дело все-таки не след ему было мешаться; ведь не след - скажите?

Шпуньдик.