Иногда дисциплина входит в противоречие с чувством долга. Вот например, пришли к хозяину малознакомые люди. Ну и что, что в гости? Мало ли, Магда их второй раз в жизни видит! А хозяин командует: «Место!» — потому что гости стесняются ее сурового вида. Место — собачий коврик — в коридоре, а гости в комнате устроились. Дисциплина велит лежать на коврике, а чувство долга — прижаться к левой ноге хозяина и наблюдать за порядком. Приходится маневрировать — брать коврик в зубы, нести в комнату, раскладывать, штатно на него ложиться и хоть как-то соблюдать режим наблюдения. Соблюдены и дух, и буква приказа.

Иногда, честно говоря, такой хитрый маневр не работал: хозяин отбирал коврик, относил в коридор, снова приказывал: «Место!» — да еще и хмурился, нехорошо, мол. Но тревога-то не проходит, а долг — прежде всего, даже если тебя ругают. Магда тогда ложилась на коврик, зажимала его кончик зубами и ползла по-пластунски вместе с собственным местом, пока не подползала на удобную для наблюдения позицию. Увидит хозяина — душа и успокоится.

Самое главное — порядок.

От любви к порядку Магда овсянку с шариками фарша ела исключительно одним-единственным способом: сперва вылавливала шарики, раскладывала их около миски в ряд, потом вылизывала кашу, а уж потом — шарики, по одному. Под эту ее привычку рядом с миской стоял алюминиевый поднос; на подносе и выкладывались шарики, ровно и аккуратно, чтобы пол не пачкать.

От той же любви поводок должен был висеть на специальном гвоздике; бросишь, где попало — подберет и принесет с укоризной. Гулять хозяину полагается в старой куртке, а если на нем новая — значит, в гости идем или в магазин. Другое дело — сразу понятно, что на пустырь не поворачиваем.

И была в этом железном характере только одна слабость.

Пустырь, где мы с ней гуляли, был не свалкой, но вроде свалки. Туда много всякого выбрасывали; я не опасался, что Магда что-нибудь подберет, потому что гордость и дисциплина ей не позволяли. Мы спокойно ходили по тропке мимо всякой всячины. Но в один прекрасный день я увидел, что на белом свете есть вещи, которые, с Магдиной точки зрения, просто нельзя оставлять на улице.

Она нашла старую кастрюлю с дыркой в днище. И кастрюля ее очаровала.

Магда ее обнюхивала и трогала лапой, катала и пыталась взять в пасть — но противно брать зубами эмалированную железяку. Тогда Магда обратилась ко мне: «Смотри, какая вещь! Восхитительно! Возьмем?»

— Подруга, — сказал я, — ее кто-то выкинул. Оставь.

Магда не поверила своим ушам. Я собирался бросить на улице драгоценность. Это было безбожное расточительство. Она тыкала меня носом, трогала лапой, очень членораздельно объясняла всеми доступными ей звуками, что мое поведение — нелепость, и поминутно подбегала к кастрюле, готовая начать ее охранять тут же, как я дам добро.

— Дорогая, — сказал я, — пойдем-ка к дому.

Магда серьезно огорчилась. Всю дорогу она оглядывалась назад, с печалью вспоминая о кастрюле. На вечерней прогулке первым делом побежала проверять, не забрал ли кто ценный предмет, и, обнаружив кастрюлю на месте, развеселившись, сделала еще одну попытку меня убедить. Пришлось уступить.

— Если хочешь, — сказал я, — можешь наслаждаться кастрюлей на улице.

В результате вся прогулка ушла на созерцание кастрюли, восхищенные прикосновения лапой, и счастливое прыганье вокруг.