Вторая смена. Никто не скажет, что я не страдаю ради искусства.

Постучала из вежливости и вошла в дом, где всегда жарко. Голосовые связки нужно держать в тепле, но я считаю, что девяносто градусов – это все-таки слишком.

– Здравствуйте, мадам! С Новым годом!

Она появилась в арочном проеме, ведущем в гостиную, пока я снимала новое пальто фирмы «Лондон фог», подаренное мне Лайлом на Рождество. Вешая его в прихожей, я любовно разгладила рукав из красной шерсти. Лайл любит меня по-настоящему. Нам просто нужно поработать над достижением взаимопонимания, вот и все.

По крайней мере, я надеялась, что все именно так.

– Ха! Настоящий талант никогда не отдыхает, Брианна. Я не видела тебя шесть дней. Целых шесть дней! Надеюсь, твой голос не заржавел от длительного простоя. Ты ведь занималась все это время? Или нет? – Не дожидаясь ответа, мадам с неодобрением прищелкнула языком и метнулась в гостиную; ее длинное платье из черного шелка струилось как бы позади, словно не успевая за ней.

Лицо мадам все еще хранило следы ослепительной красоты, которой та обладала в свое время, и она вела себя как неувядаемая королева бала. Обычно ее манеры вызывали у меня улыбку, но в тот момент меня хватило лишь на усталый вздох.

– Скорее, дорогая. Начнем разминку.

Я проследовала за ней в гостиную, как обычно, ощущая прилив радости от встречи с видавшим виды роялем, подставка для нот уже стояла рядом. От непреодолимого желания петь по телу побежали мурашки, руки так и тянулись к нотным страницам. Мне почти не нужно было читать ноты – они были заучены наизусть несколько месяцев назад во время скрупулезной работы по переводу текста с итальянского на английский. Нельзя ощутить эмоции, заложенные в словах, которых не понимаешь.

«А если ты не чувствуешь музыки, Брианна, то и зрители ее не почувствуют. Ты канал, передающий эмоции, дорогая». За долгие годы работы с этой преподавательницей в моем сознании записалась звуковая дорожка под названием «Мудрость оперы. Наставления мадам Габриэллы».

Усмехнувшись, я решила немного размяться. Когда тело – твой инструмент, то нужно его разогреть. Я чувствовала напряжение, тяжелым грузом давившее на плечи и шею после целого рабочего дня, и по старалась расслабиться, подняв руки за голову и медленно, осторожно вращая шеей.

Мадам присела за пианино и поглядывала на меня, пробегаясь по клавишам тонкими пальчиками:

– Ты видела открытки, дорогая? Рене Флеминг прислала очень милую. А мой бесценный Лучано – вон ту, восхитительно красную. Хоть я прячусь в глуши и не пою больше, великие все равно не забывают меня. Я рассказывала, как работала с Марией Каллас?

Я сдержанно улыбнулась:

– Да, рассказывали.

Я любила мадам почти как родную мать, но иногда меня так и подмывало спросить, кто подхватывает упоминания о знаменитостях, которые беспрестанно срываются с ее губ. Впрочем, раздражало меня это, только когда я сильно уставала в офисе.

«Мадам столько дала мне, и самое малое, что я могу для нее сделать, – выслушать ее рассказы и воспоминания. Я молюсь о будущих триумфах, а ее удел – воспоминания, проигрываемые для призраков зрителей прошлого».

Возможно, круговые движения плечами помогут стряхнуть стресс и унылое настроение. По-видимому, за последние две недели я злоупотребляла яичным коктейлем и спела слишком много рождественских песен.

– Но я с удовольствием послушаю снова, если расскажете. Мария Каллас была приглашена поработать в «Метрополитен-опера», а вы…

Мадам фыркнула и махнула рукой:

– Забудь.