|
Это может зацепить и дикторов, но они справятся. Впрочем, нацисты тоже, но прежде вся их хваленая организованность лопнет как мыльный пузырь. Привлеките к сотрудничеству радиостанции союзников…
— Вы всерьез верите в это? Сенатор рассмеялся. — Честно говоря, не очень. Но мой племянник почти убедил меня. Он помогал профессору Резерфорду разрабатывать эту… формулу. — И убедил вас? — Ну-у… не совсем. Но сам он ходит и постоянно бормочет ее по-немецки. То же самое и с Резерфордом. Так или иначе, вреда это не принесет, а я хотел бы изучить вопрос до конца. — И все же, — офицер взглянул на стишок, — чем может повредить человеку, если он будет повторять эту песенку? И каким образом это поможет нам?.. ЛЕВОЙ! ЛЕВОЙ! ЛЕВАНтинец с РЕВОЛЬвером ЛЕВАков не ПЕРЕНОСИТ ХОТЯ держит нос НАлево ЛЕВОЙ! ЛЕВОЙ! — Aber! — раздраженно сказал гауптман Харбен. — Aber, aber, aber! — Никаких «но»! — оборвал его командир, майор Эггерт. — Деревню следует тщательно обыскать. Люди из ОКВ остановятся здесь по пути на Восточный фронт, и мы должны быть уверены, что нигде нет спрятанного оружия. — Но мы обыскиваем эту деревню регулярно! — Ну так обыщите еще раз, — распорядился Эггерт. — Вы же знаете этих проклятых поляков. На минуту отвернешься, а они уже вытаскивают пушку прямо из воздуха. Мы не хотим, чтобы до фюрера дошли критические замечания по этому поводу. А теперь идите, мне нужно закончить рапорт. — Он перелистал пачку записей. — Поголовье скота, поголовье овец, ожидаемый урожай… Идите и дайте мне сосредоточиться. Повторяю приказ: тщательно все обыскать. — Хайль! — угрюмо отсалютовал Харбен и повернулся кругом. По пути к двери его ноги сами нашли знакомый ритм, и он начал что-то бормотать. — Капитан Харбен! Харбен остановился и повернулся к майору. — Что вы там, черт побери, бормочете под нос? — А-а, это… у солдат появилась новая строевая песня. Глупая, но запоминается хорошо. Под нее отлично маршируется. — Что еще за песня? Харбен презрительно отмахнулся. — Полная бессмыслица. Значит, так: «Левой! Левой! Левантинец с револьвером…» — Ах эта! — прервал его Эггерт. — Я ее слышал. Харбен отсалютовал и вышел, шевеля губами. Эггерт склонился над рапортом, напрягая глаза — свет был ни к черту. «Десять голов скота, негодных даже на убой, но коровы дают немного молока… Так, теперь пшеница — с ней обстоит еще хуже. Интересно, чем живут эти поляки? Ну, по крайней мере леваков им нечего опасаться. А причем здесь леваки и то, что кто-то держит нос налево? ЛЕВОЙ ЛЕВОЙ ЛЕВАНтинец с РЕВОЛЬвером ЛЕВАков не ПЕРЕНОСИТ…» Эггерт опомнился, и карандаш его вновь забегал по бумаге. Пшеница… Он считал медленнее, чем обычно, потому что разум его снова и снова скатывался в колею вздорного ритма. «Verdammt! Я не позволю… Количество жителей деревни: тридцать семей… а случаем не сорок? Да, сорок. Мужчины, женщины, дети, семьи, как правило, малочисленные. Левантинца тут днем с огнем не сыщешь. Не говоря уже о леваках. Левантинец. Леваки. Почему он не переносит леваков? Вздор! Неужели так важно, что какой-то несуществующий, гипотетический левантинец не переносит леваков, даже если держит нос налево… ЛЕВОЙ ЛЕВОЙ ЛЕВАНтинец с РЕВОЛЬвером…» — Дьявол! — не выдержал Эггерт и в ярости посмотрел на часы. |
