Пореволюционное творчество Толстого обнаруживает точки соприкосновения и с другими концептуальными положениями работ этого философа о сущностной природе русской революции, публиковавшихся на протяжении 1917—1918 гг. в московской периодической печати и впоследствии объединенных автором в сборник «Духовные основы русской революции. Опыты 1917—1918 гг.». Писателя с Бердяевым сближает отношение к большевизму как к «экспериментальной, опытной проверке социализма», «чудовищному эксперименту», который «должен глубже заставить задуматься над жуткой проблемой социализма тех, которые этически не только принимали, но и требовали социализма»; к революции как к следствию «старых грехов», «расплате за прошлое», болезни, «которая имеет свое неотвратимое течение» и «должна быть изжита до конца».

Мотив греховности той жизни, которой живут герои, звучит в «Хождении по мукам» достаточно сильно. Не случайно одно из наиболее часто употребляемых слов в тексте – грех. Грех осознают или смутно чувствуют все главные герои романа, начиная с Даши, переживающей как греховные и жизнь сестры с мужем, и собственное чувство к Бессонову, и даже любовь к Ивану Ильичу; и заканчивая Николаем Ивановичем, написавшим жене: «Да, Катя, мы все в нравственном тупике. За последние пять лет у меня не было ни одного сильного чувства, ни одного крупного движения. Даже любовь к тебе и женитьба прошли точно впопыхах. Существование – мелкое и полуистерическое, под непрерывным наркозом» (Наст. изд. С. 61). Война и революция в романе приходят в жизнь людей как расплата, как наказание, как кара, но они же связаны с новыми грехами, в частности с грехом убийства и грехом нарушения Божественного миропорядка. Одним из аспектов последнего предстает в романе, обсуждаемая Жадовым, Гвоздевым и Филькой революционная идея равенства, или «мировой справедливости».

К воплощению в жизнь идеи всеобщего равенства как одной из характерных черт русской революции Бердяев обращался не раз на протяжении пореволюционных лет. В статье «Кто виноват?» (1917) он писал: «В русской революции собирается жатва исконного и застарелого русского нигилизма (...) Нигилистические настроения и идеи в массах дают страшные результаты. Русский революционный социализм по духовным основам своим насильнический, материалистический и атеистический, и этот отрицательный пафос доведен в нем до какой-то лжерелигии. Русский нигилистический социализм одержим жаждой равенства во что бы то ни стало. Этот соблазн абсолютного равенства ведет к истреблению всех качеств и ценностей, всех возвышений и подъемов, в нем – дух небытия. Бытие зачалось в неравенстве, в возвышении качеств, в индивидуальных различиях. В нем звезда от звезды различествует во славе. Погашение всех качественных различий и всех возвышений было бы возвратом к прежнему небытию, которое есть совершенное равенство, полное смешение».

Толстой, выстраивая полемический диалог Жадова и Гвоздева, выносит на первый план не абстрактную возможность возвращения в пучину небытия, а вполне конкретную перспективу нивелировки человеческой личности («Куда же вы сунетесь тогда с вашей личностью? – вам просто срежут голову, чтобы она не торчала слишком высоко»), необходимость «перестройки всего мира, государства, морали» («Земной шар придется вывернуть наизнанку, чтобы хоть немного приблизиться к той истине, которая кровавым пламенем загорится в массах народа.