А я чужая была на этой карусели, человек со стороны, потому и видела, и слышала, и думала. И когда она притормозила на мгновение, тут же слезла с нее. Вот уже два месяца карусель крутится без меня, и я надеюсь, что она не замечает моего отсутствия, и очень верю в то, что она за мной не придет. И не заржут под окном деревянные лошади, нетерпеливо постукивая копытами, напоминая, что мне пора обратно, что мое место там, что мне предназначено сделать еще какое-то количество кругов и только тогда я смогу обрести свободу. Вместе со смертью, разумеется.

Она, эта карусель, как казино. Привыкло всех затягивать и никогда не проигрывает, разве только на миг, пока выигравший не спустил выигрыш, а с ним — все что у него есть и не влез по уши в долги: он ведь верит, что фортуна снова повернется к нему лицом, и не слышит язвительного смеха. А если находится редкий счастливчик, выигравший крупную сумму и достаточно умный, чтобы решить уйти со своим выигрышем и никогда не возвращаться, оно, подобно отелю “Калифорния” из одноименной песни “Иглз”, захлопывает перед уходящим все окна и двери. И поет ему издевательски последнюю строчку: but you can never leave… — что означает по-русски:

“Ты никогда не сможешь уйти”…

Глава 1

— Приношу вам свои извинения, мисс Лански…

— Ну что я говорил, Олли?! Что я тебе говорил?!

Перевожу взгляд со своего адвоката на директора лос-анджелесского отделения ФБР и, признаться, ничего не понимаю. Неудивительно: всю ночь не спала, только под утро задремала, а ровно в девять выдернули из камеры, еле успела накраситься, благо пока, в тюрьме предварительного заключения, все, что мне надо, было при мне.

— Ты свободна, Олли! Они признали, что не имели права прослушивать разговоры, что твой арест был ошибкой. Ты свободна!

Я свободна? Я, которой грозило минимум восемь лет, а в худшем случае восемьдесят восемь?

Недоуменно смотрю на Крайтона — в его жирную самоуверенную рожу, кислую, недовольную и якобы извиняющуюся. Но в маленьких глазках, запутавшихся в складках жира — он вообще похож на шарпея, толстый и кожи у него в два раза больше, чем нужно, — вижу другое. Я вижу в них, что он меня ненавидит за то, что я выскользнула, на время сочтена невиновной, и он постарается меня засадить. Очень постарается — нет у него выбора. Теперь или шумный процесс, и повышение, и слава — или весьма неприятные проблемы, связанные с незаконным задержанием голливудского продюсера, прослушиванием телефонных разговоров и прочими очень серьезными ошибками. А значит, для меня это временная передышка, которую даровало чудо, но никак не спасение и не конец неприятностям.

— Мне было очень хорошо у вас, мистер Крайтон, — не удерживаюсь от укола, хотя пусть радуется, что не хамлю. — Искренне желаю вам самому испытать на себе гостеприимство ФБР. Я, по крайней мере, сделаю для этого все возможное…

Адвокат дергает меня за рукав, а я смотрю со всем презрением, на которое способна, в эти жирные глазки, показывая ему, какое же он ничтожество. И кажется, что он съеживается вдруг, становится ниже ростом, превращается в того поганого пигмея, которым и должен быть. Или это я вырастаю?

— Надеюсь никогда вас не увидеть, мистер Крайтон, — поворачиваюсь к нему спиной, чтобы не прочитать в его глазах сказанную про себя фразу: “Не надейтесь…”

— Все прекрасно! Тебя выпустили под залог — всего двести тысяч долларов, совсем немного. Они боятся признать, что ты невиновна — я же разорву их на части, этого Крайтона у меня на Аляску переведут до конца дней. Ты знаешь, кстати, что ФБР может отправить провинившегося сотрудника в любую дыру — и он там будет торчать до конца дней? Они как рабы в этом ФБР, никаких прав.