— Цаххан Магомедович…

— Что? Ключа нет? — Алиев вконец разъярил себя. — Нет? — Да разве он оставит ключ жене! Вы же знаете… Ну! Никогда он ключа не оставит!

С берега к нам шла доктор Мурадова — ее японская куртка выделялась на унылом желто-сером фоне окружающего нас мира ярко-красочным пятном. Даже издали было видно, какая она еще молодая и гибкая. Она была здесь неуместна. Как и мальчишка в наушниках. Здесь был старый мир, дряхлая, умирающая, недостоверная жизнь.

— Держи… — Мурадова сунула в руки Алиеву чемоданчик. — Я уже себе руки отмотала… Вы познакомились?

— Да так, — мотнул он головой. — В процессе общения…

— Цаххан Алиев. Гроза и ужас всех местных браконьеров… Вы первый раз тут? — спросила она у меня. — Историческое место… Люди специально приезжают посмотреть.

Метеостанция располагалась в трех домах. Грузные, осевшие по пояс в песок, иссеченные зимними дождями, искромсанные ветром, оплавленные нещадным солнцем каменные бараки.

На одном — остатки выведенного густой масляной краской призыва: «…февраля 1966… выборы в Верховный Совет СССР — все на выборы!» Выше выложенное на фронтоне кирпичами слово «банк».

— А почему «банк»? — спросил я.

— Так здесь и был банк. — Мурадова улыбнулась.

— В пустыне?

— Здесь был город, — поучительно произнес начальник рыбинспекции. Вот это все был город…

Я огляделся и только теперь заметил, что все эти ямы, рытвины, груды камней, щели, завалы каменного боя — это не хаотические оспины пустыни, это разваленные фундаменты, рассыпавшиеся основания домов, исчезнувших навсегда строений. Что это не камни, а кирпичи. Помпея.

Полузанесенный трактор «Беларусь». Из глины торчат черно-серые доски развалившихся лодок. С визгом раскачивается на ржавых петлях дверь, какие-то дыры в стенах.

Мне досталась очень дремучая, старая, распадающаяся, по-видимому, никому, кроме меня, не нужная синекура…

— Какой же Везувий бушевал здесь?

— Город бросили уже давно, — сказала Мурадова. — Как закрыли химкомбинат. А когда стали перекрывать Кара-Бугаз, так кто-то придумал сэкономить средства… Ну, чтобы бут и камень не возить издалека — снесли город и вывезли на перемычку…

Перевозку из морга вызвать не удалось — у единственной на весь Восточнокаспийск лодки Харона заклинило двигатель. Я велел везти Пухова в город на милицейском «газоне».

Начальник рыбинспекции и Срезов осторожно укладывали окоченевшее тело в задний зарешеченный отсек машины, где обычно с патрульным нарядом ездит служебная собака. Ноги не пролезали в дверцу, и Хаджинур Орезов заорал на шофера, пытавшегося силой затолкать их в узкий проем:

— Угомонись, дубина! Это наш товарищ, а не дрова!.. Шофер смущенно пожал плечами:

— Я ведь как лучше… А он все равно ничего уже не чует…

— Много ты знаешь про это, чует он или не чует, — зло бросил через плечо лезгин.

Цаххан Алиев бережно взял сизую, распухшую ступню Пухова и осторожно засунул его ногу в машину, захлопнул дверцу с затворным стуком.

Невесть откуда взявшийся малюсенький человечек, смуглый до черноты, с грустными толстыми усами, просительно сказал:

— Пусть я с Сережкой поеду… Я — маленький, места много не занимаю, а ему одному в ящике не страшно будет… Все-таки не один он там…

На лице его плавала странная гримаса — не то печально улыбался, не то беспечно плакал.