— Здорово, Иваныч! — весело сказал он и достал кисет. — Слух прошел, будто ты в партизаны снова отправился?

Иван улыбался, весь какой-то подобревший и довольный.

— Да вот, Кулешов обещал бульдозер дать, — объяснил он, кивая на дрова и жену. — Под омшаник яму вырыть надо, а то пасека в подпол не влазит, разрослась больно. Думаю омшаник строить.

— Давай-давай, — мрачно протянул Завхоз. — Обстраивайся, заводи хозяйство, кулацкая ты морда.

Иван переменился в лице: нос его будто распух в одну секунду, а по лбу и залысинам прокатились морщины.

— А говорил — не пиши, не жалуйся, — продолжал Завхоз, глядя мимо, — соляркой, мол, болото зальют, изгадят. Будто и впрямь жалел… Жить с тобой в одной деревне не хочу.

Видякин закурил и прислонился к забору рядом со стариком. Он крепился, играя желваками на скулах и сдерживая дыхание. В избе просыпались мелиораторы: донеслась шутливая перебранка и хрипловатый со сна смех.

— Ученый еще, книги да журналы почитываешь, — стыдил его дед Аникеев. — Кто ты после этого?

— Я с ружьем на дорогу не пойду, — отрывисто, сквозь зубы проговорил Иван, — потому что это глупо. Ребячество какое-то.

— Конечно, не пойдешь, — подхватил Завхоз. — Куда тебе! Ты же умный. Тебе омшаник строить — выгода!.. Тебе, иуда, хоть все разори, лишь бы пасека осталась да взятка была.

— Запомни: Кулешов со своими ребятами тут ни при чем, — тихо и уверенно проговорил Видякин. — Их послали сюда разрабатывать торфяник, понял? У них своя документация есть.

— Я-то понял! — зло протянул Никита Иваныч. — Я все, Ваня, понял…

— Ишь, защитничек природы выискался — понял он! — неожиданно вскипел Видякин и оглянулся на избу, где все сильнее шумели мужики. — У него одного душа болит — остальные выгоду получают… Что ты со своей жалобой достиг и со стрельбой на болоте? Ну что? Болото-то роют! А тебя к тому же могли и в тюрьму за такое дело спровадить. Срок за это полагается, по статье двести шестой. Должен понимать…

— Ты и понимаешь, если в работники нанялся! — отпарировал Завхоз. — Скоро сам в трактор сядешь и болото копать поедешь.

— Не поеду, — отрезал Видякин и, наклонившись к Аникееву, хотел сказать что-то — уж рот приоткрыл, но не сказал и махнул рукой. — Ну тебя, Иваныч! Не хочу с тобой связываться. Ты как раз под монастырь подведешь…

Иван решительно затоптал окурок и пошел во двор мелиораторов.

— Ничего! — прокричал ему вслед дед Аникеев. — Скоро в Москве разберутся!

Видякин не ответил и, схватив топор, с остервенением начал крушить сосновые чурбаны…

9

Tри дня не знал Пухов покоя. Сон не шел, еда в рот не лезла, почернел, а здесь еще культя разболелась от похода на болото. Всяко обижали его за последнее время, но чтобы вот так, бросить в глаза, что Пухов — трус, что после превышения полномочий товарищеского суда он теперь всего боится и перестраховывается — такого еще не случалось. Напротив, когда его освободили от всех должностей, многие в Алейке считали это несправедливым, особенно когда Валентин все-таки угодил за решетку.

«Ты пиши жалобы, — мысленно спорил он с обидчиком. — Бегай с ружьем по болоту, а я знаю, где правду искать! Быка за рога возьму. Вот тогда и поглядим, кто может порядок навести, а кто только переполох устраивает».

На четвертый день, еще до первых петухов, Пухов с трудом всадил культю в протез и, прихватив ключку, отправился к Ивану Видякину.