Однако не растерявшись, он бросился к Ивану Видякину.

— Иван, выручи, дай приемник!

Видякин прищурился, глянул подозрительно.

— Что-то весело жить стал, дед. Как ни идешь мимо — у тебя песни поют.

— Скушно ж одному, — схитрил Пухов. — А радио в избе — как живой человек.

Ни слова больше не говоря, Иван вынес из дома приемник «Альпинист», тут же поковырялся отверткой в его потрохах, поставил новые батарейки и вручил ожившее радио Пухову. Старик уковылял домой и снова засел как в крепости. С «Альпинистом» было удобно: дал громкости немного и ходи с ним где хочешь. Правда, по-прежнему пилила музыка, говорили не то, что надо было, и Пухов ворчал:

— Опять кантата, в душу ее… Заведут на час, а ты слушай.

И вот на утро следующего дня Пухов включил «Альпинист» и тут же услышал программу передач, вернее, фразу, сказанную диктором на одном дыхании:

— Критический репортаж журналиста Стойлова «Есть ли на болоте хозяин?» слушайте в девять часов двадцать минут.

Пухов глянул на часы — было еще восемь — и неторопливо стал одеваться. Вооружившись клюкой и приемником, позванивая медалями, он вышел из ворот и направился к Аникееву.

— А что, хозяин-то спит еще? — спросил он у Катерины, гнувшейся под коромыслом.

— Нету в этом доме хозяина, — отчего-то сердито отозвалась Катерина. — Одна, как проклятая… Чуть свет схватился и на болото. А как эту бумагу получил, так совсем сдурел.

Катерина поставила ведра на крыльцо, разогнула спину.

— Вот посмотришь на тебя — человек человеком, такого и уважать не грех, — проговорила она грустно. — А этот? Прибежит вечером — ни кожи, ни рожи. Одежа за ночь не просыхает… Виданное ли дело: пожилой человек и так себя перед народом держит. А еще уважения к себе требует. Эх…

Пухов прибавил громкости приемнику — играла музыка, которую называли почему-то легкой, — и пошел к Ивану Видякину.

А Катерина села на ступеньку крыльца и заплакала. Ей вдруг стало жаль себя и своего непутевого старика. Есть не просит, пить не просит — отощал уж от болотной канители, нос заострился ровно у покойника. А тут еще Ирина расстройства добавила. Присела рядышком и по-бабьи носом зашвыркала. Чуть-чуть и заревели бы, на пару в голос…

Иван Видякин стоял у верстака во дворе и что-то строгал.

— Здорово живешь! — от калитки сказал Пухов.

— А, приемник принес, — работая фуганком, бросил Иван. — Сломался, что ли?

Пухов еще добавил громкости и повесил «Альпинист» на плетень.

— А надобности больше не имею.

— Ну, тогда выключи, что зря питание переводить.

— Погоди, выключу. Сначала послушаем, — все хитрил Пухов. — Ишь, музыка-то какая славная — кантата называется. И ты, Настасья, послушай. Для женского уха музыка — штука приятная.

Видякин сел на верстак и вдруг уставился на старика так, словно ударить захотел.

— Ты что, Иван?

— Так это ты журналиста привозил? — в упор спросил Видякин.

Скрывать не было смысла. Пухов оттого и боялся лишний раз заходить сюда, чтобы Иван вот так не посмотрел и все бы сразу понял.

— Да-а… — протянул Иван. — Я-то грешил на Никиту Иваныча… Вот это прокрутили вы меня.

— Сейчас критический репортаж будет: «Есть ли у болота хозяин?», — сказал Пухов. — Это про наше болото.

Видякин кряхтел, постанывал, согнувшись на верстаке, словно у него прихватило живот.