|
– Хорошо, леди, – ответил высокий человек, преклонив колено, – я служил твоему деду и отцу, послужу теперь сыну. – И, отбросив палку, он вынул из ножен меч и стал перед дубовым пеньком, на котором лежал ребенок. Никто и не попытался помешать ему, ибо все видели, что другие такие же люди собираются вокруг него. Теперь кузнец принялся, хотя и довольно медленно, приковывать Сайсели цепью к столбу. – Слушай, – сказала она ему, – немало лошадей подковал ты у моего отца. Кто бы мог подумать, что ты доживешь до того дня, когда свое честное ремесло обратишь против его дочери! Услышав эти слова, тот заплакал, отшвырнул свои инструменты и побежал прочь, проклиная аббата. Подмастерье намеревался сделать то же самое, но его поймали и заставили довершить начатое. Потом приковали и Эмлин, так что, в конце концов, все уже было готово для ужасной развязки. Главный палач – то был повар аббата – положил для растопки несколько сосновых щепок на стоявшую тут же жаровню и, ожидая последнего приказания, громко сказал своему помощнику, что ветер поднялся свежий и колдуньи живо сгорят. Зрителям велели отойти подальше, и в конце концов они отошли, но многие из них при этом угрюмо перешептывались. Ибо здесь монахам нельзя было собрать только нужных людей, как во время суда, и аббат с тревогой подметил, что среди них его жертвы имеют немало друзей. «Пора кончать, – подумал он, – пока сочувствие и жалость еще только в зародыше, пока они не превратились в буйный мятеж». И вот он быстро подошел к столбам, встал прямо против Эмлин и, понизив голос, спросил ее, отказывается ли она, как прежде, открыть ему, где спрятаны драгоценности; сейчас он еще может приказать, чтобы их умертвили легким способом, не предавая живыми огню. – Пусть решает хозяйка, а не слуга, – твердо ответила Эмлин. Он повернулся к Сайсели и задал ей тот же вопрос, но она промолвила: – Я уже сказала вам: никогда. Прочь от меня, злодей, ступайте, покайтесь в грехах своих, покуда еще не поздно. Аббат изумленно взглянул на нее, сознавая, что в таком постоянстве и мужестве есть нечто почти сверхчеловеческое. Он был человек острого ума, наделенный сильным воображением, и мог представить себе, как он сам повел бы себя, находясь в подобном же положении. И хотя он торопился поскорее покончить с этим делом, им овладело величайшее любопытство – откуда у нее берутся такие силы, – и он даже теперь попытался его утолить. – Обезумела ты, Сайсели Фотрел, или тебя опоили? – спросил он. Разве тебе не известно, что ты почувствуешь, когда огонь начнет пожирать твое нежное тело? – Не известно и никогда не будет известно, – спокойно ответила она. – Ты что, по обещанию сатаны, твоего владыки, умрешь до того, как огонь коснется тебя? – Да, я верю, что умру до того, как меня коснется огонь, но не здесь и не теперь. Аббат рассмеялся резким, нервным смехом и громко обратился ко всем собравшимся: – Эта ведьма говорит, что не будет сожжена, ибо такова воля неба. Правда, ведьма? – Да, я так сказала. Будьте свидетелями моих слов, добрые люди, ответила Сайсели ясным голосом. – Хорошо, посмотрим! – крикнул аббат. – Эй ты, поджигай, и пусть небо или преисподняя спасут ее, если смогут! Повар палач подул на свою растопку, но либо он нервничал, либо не наловчился, только прошла минута, а то и больше, пока щепки вспыхнули. Наконец одна разгорелась, и он довольно неохотно наклонился, чтобы взять ее. И вот тогда, посреди глубокой тишины, ибо весь собравшийся народ, казалось, затаил дыхание, а старуха Бриджет замолкла, лишившись чувств, за склоном холма послышался чей то громовой голос: «Именем короля, остановитесь! Именем короля, остановитесь!” Все повернулись в ту сторону, и между деревьями показалась белая лошадь: с боков ее, израненных шпорами, струилась кровь, она уже не мчалась галопом, а тащилась, шатаясь от изнеможения, и сидел на ней богатырского вида человек с рыжей бородой. |
