— Чего?! — вопросили все, в том числе и директор театра.

— Это был романс, призванный отпугивать баньши, — объяснила я.

— Но их не существует. Это сказки! — возразил Тюри, поднимаясь с пола.

— Эванас, жить хотите? — вопросила строго. — Тогда слушайтесь меня и помалкивайте.

Не сразу, но нам удалось угомонить взбешенных «ранней» побудкой людей. С самыми агрессивными легко справился Гилт — одним взглядом, он же отправил спать Тимку, который не унимался, выспрашивая детали произошедшего. Затем кровопийца вернул мне баночку с дурманом, попрощался и отбыл в неизвестном направлении на весьма значительный срок. И уже Тороп, переняв у него грозный вид, распределил по комнатам измученных актеров, в том числе и непрестанно извиняющегося директора театра.

Бедолага уверял, что его супруга подобные концерты устраивает редко и только в случае крайнего расстройства. И я не могла с ним не согласиться. Ведь медам Тюри, звезде, сияющей на сцене лучшего столичного театра Вдовии, было с чего расстраиваться. И именно об этом она безостановочно вещала с момента появления в «Логове» и до последней секунды концерта. Бедняжечка попала в жуткое захолустье с дремучими представлениями о гостеприимстве, с неповоротливой прислугой, с ужасными постоялыми дворами и отвратительными владельцами харчевен, подающими с вином сушеные ягоды. Да, хоть Алиссия и была гадостью столичной, с огородом малознакомой, но обман распознала и ничуть не поверила в исключительный сорт высокогорной морщинистой смородины, которую я ей с вином подала. А может, последняя капля в чаше ее терпения пришлась на пудреницу, пролетевшую мимо Риси и расколовшуюся от соприкосновения со стеной. В любом случае с истеричной певуньей я решила разобраться завтра, а сейчас просто поспать.

Глава 4

Поспать не получилось, я два часа ворочалась на койке в комнате Тимки, прежде чем поняла, что же меня раздражает. Звук шагов из угла в угол, раздающийся над головой. Подумав, что кому-то в кофе не хватило коньяка или что-то иное нужно, я мышкой метнулась на кухню, достала бутыль, налила от щедрот своих полную чарку и пошла на скрип. Будь я менее уставшая и сонная, наверняка бы вспомнила завет Инваго и не открыла на втором этаже четвертую дверь справа. Но так как день был тяжелым, а скрип в покоях отчетливым, я нащупала запасной ключ, укромно хранящийся на притолоке, и без стука, как и без позволения войти, вторглась в выгоревшие покои. Несколько мгновений я стояла, не совсем понимая, куда пришла и зачем, но, присмотревшись к «обстановке», вспомнила, а различив у окна огромного жителя нижних чертогов, видимого лишь до пояса, вздрогнула и пролила несколько капель коньяка.

— Чтоб тебя!

Ужас рогатый обернулся, радостно оскалился во все клыки.

— О, Волчица!

— Демон… — пролепетала я, срываясь от страха на шепот, с трудом удерживая чарку в дрожащих руках. — Черный.

— Коньяк! — сверкнул глазами ополовиненный ужас и очутился в метре от меня. — Старый, — он облизнулся, показав раздвоенный язык. — Крепкий!

Будь моя воля, заверещала бы не хуже Алиссии, но что-то удерживало от крика, а вот от повторения нет.

— Демон…

— Коньяк, — возвестил он, принюхавшись к чарке, и, не убирая сплющенного носа от напитка и от моих пальцев, вопросил: — Позволь испить?

А-а-а, что угодно, только отойди, сгинь!

Но вслух лишь истово заверила:

— Это те… вам! — и, отдав «успокоительное» демону, соскользнула на пол.