Франка бегом кинулась к машине, как будто Алан сумел нажать какую-то нужную педаль. Франка добежала до машины, рывком распахнула дверь, упала на сиденье водителя и включила зажигание. Двигатель завелся тотчас. Завизжав колесами, она развернулась. Раздался еще один выстрел, но машина дернулась и покатилась вперед.

«Слава Богу», — подумал Алан и упал в траву, на мгновение закрыв глаза. Открыв их, он увидел склонившегося над ним Жерара. Какое холодное и безжалостное лицо. Ни намека на человечность. Одна только неподвижная и беспощадная жестокость.

Он подумал о Хелин. О женщине, которая рассказывала ему сказки и читала книжки, приносила ему в кроватку теплое молоко. Подумал он и о том, что умирая она смотрела в эти же нечеловеческие глаза, глаза убийцы. Она не могла надеяться на его милость. Понимала ли это Хелин? Или все случилось так быстро, что она не успела понять, что произошло?

Зачем ему понадобилось самому искать Кевина, разыгрывать из себя сыщика?

«Это конец», — подумал он. Его пронзило мимолетное сожаление о даром прожитой жизни. Потом он отвернулся.

Ему не хотелось умереть, глядя в глаза Жерара.

8

— Мне очень жаль того, что случилось с Хелин, — сказал Жюльен. — Должно быть, это было ужасно для тебя.

Они перекинулись всего несколькими словами после ухода Франки и Алана. Жюльен погрузился в свои мысли. Он дважды заказывал себе кофе, и Беатрис думала, что у него сейчас сердце выпрыгнет из груди. Жюльен пил черный кофе без сахара. Он так пил его и раньше? Она задумалась, но вспомнила, что во время войны не было кофе, да и сахара с молоком тоже не было. Пили эрзац-кофе, страшную бурду, но и она казалась вкусной за неимением лучшего.

— Это был шок, — ответила она наконец на слова Жюльена. — Это всегда шок, когда внезапно умирает человек, но если он умирает так, как Хелин, то это шок вдвойне… С этим невозможно смириться. Иногда я просыпаюсь по ночам и думаю, что все это мне приснилось, но потом понимаю, что все произошло наяву, что отныне это часть моей жизни, — она пожала плечами. — Часть жалкого остатка моей жизни.

— Ты проживешь до ста лет, — уверенно напророчил Жюльен, — а это значит, что еще тридцать лет тебе обеспечены.

— Ну да, — равнодушно отозвалась Беатрис. — Придется вытерпеть и это.

Они посмотрели друг на друга, Жюльен через стол протянул руку, и она схватила ее. Они долго сидели так, взявшись за руки и дыша в унисон.

— Иногда я думаю… — заговорил наконец Жюльен, но умолк, не закончив фразу, а она не стала его ни о чем спрашивать, так как знала, что он хотел сказать. Он хотел сказать о жизни, которую они могли бы прожить вместе, но лишили себя этого, а ведь та жизнь могла оказаться лучше того, с чем они остались на склоне лет. Он промолчал, потому что осознал абсолютную невозвратимость упущенного шанса.

— Хорошо сидеть вот так, на море под солнцем, — сказал он вместо этого, и они снова долго молчали, и Беатрис думала, испытывает ли он ту же печаль, что охватила все ее существо.

«Ну почему, — думала она, — так многое в жизни идет вкривь и вкось?»

Но такова жизнь и нельзя приходить в отчаяние. Она попыталась обуздать боль и, прищурившись от солнца, принялась смотреть на замок Корнет, величественно и несокрушимо возвышавшийся над гаванью. Этот замок был с ней всю ее жизнь. Его мощь возвращала ей покой, внушала уверенность.

Жюльен посмотрел на часы.

— Мне пора, — сказал он, — у меня одна важная встреча. Прости, что так скоро…

К их столику подошла светловолосая официантка.