Может, он напрасно женился?

Найти ответа на этот вопрос Томас не мог. Иногда он гулял в одиночестве по Лондону, и ноги сами несли его на север, через весь Сити; внезапно он оказывался на Чартерлейн и шел к большим зданиям, где провел в поисках ответов на свои вопросы четыре года.

Он входил во двор, направлялся к часовне или к зданию капитула и думал не без грусти о жизни в одиночестве и размышлениях, отданной учению и раздумью, не волнуемой телесными потребностями или значительными событиями, происходящими за стенами монастыря.

Думал о суровом образе жизни картезианцев: у каждого отдельный домик с двумя комнатами, чуланом, трапезной и садом, каждый живет уединенно, разговаривает с собратьями-монахами лишь по праздникам; постится по крайней мере раз в неделю, никогда не ест мяса и таким образом подавляет плотские страсти; думал о надеваемой на ночь власянице, чтобы затруднить приход сна, чтобы в конце концов привыкнуть спать всего по часу в сутки; о деревянных подушках, о грубых одеждах, лишающих человека привлекательности, чтобы подавить тщеславие; думал об уходе от мира и, возможно, помощи своим примером другим вести более праведную жизнь.

Это затворническое бытие вновь влекло его, когда он думал о своем доме на Барке в Баклерсбери.

Прав ли Эразм? Вправду ли создать идеальную женщину так же трудно, как идеальный мир? Не напрасно ли он пытается поднять ум Джейн до своего интеллектуального уровня? Не делает ли ее несчастной, а себя дураком?

Так протекала семейная жизнь Джейн и Томаса Мора, когда обнаружилось, что у них будет ребенок.

«Ребенок! – думала Джейн. – Замечательно. Мальчик, которого отец вырастит ученым? Это очень обрадует Томаса; и отвлечет его внимание от бедной недалекой жены. Если родится мальчик, которого Томас сможет учить латыни, зачем ему возиться с Джейн? И разве не будет он благодарен женщине, подарившей ему такое счастье?»

«С другой стороны, – думала Джейн, – если родится девочка, как счастлива буду я, потому что он тогда поймет, что учить девочек нет смысла. Дочь внушит ему то, что не удалось мне; мы с ней будем неразлучны; она полюбит цветы, и мы станем растить их вместе, я повезу ее в Нью-Холл и, показав ребенка своим родным, наконец-то уверюсь в справедливости мнения, что жизнь в супружестве – замечательная».

Таким образом, ребенок мог осчастливить Джейн больше, чем Томас.

Томас радовался.

Ребенок! В этом смысл супружеской жизни. Именно этого ему и хотелось. Может ли жизнь в картезианском одиночестве сравниться с воспитанием ребенка? Юного мастера Мора будут учить лучшие в Англии учителя. Они с удовольствием за это возьмутся. Может быть, доктор Лили? Лучшего в Англии нет. Да и сам Томас Мор будет наставлять своего сына.

Ожидание ребенка было радостным. Ждали, разумеется, мальчика. Первенец должен быть сыном. А за ним последуют еще много сыновей и несколько дочек. Девочки будут воспитываться так же, как мальчики; что бы там ни говорили Эразм, Колет, Лили и прочие, Томас твердо считал – женщин нельзя лишать образования. Его дочери докажут, что он прав.

Но сейчас он мечтал о сыне.

В Барке раздавался смех; и Джейн, хотя понимала не все шутки, смеялась тоже. Она была счастлива, и Томас был счастлив видеть ее счастливой.

Жизнь в супружестве была замечательной.

В доме часто бывали друзья Томаса. Джейн ничего не имела против. Она постоянно шила одежду для ребенка. Тело ее раздавалось, а с ним росло самоуважение. Кто эти ученые? Кто доктор Колет с его разговорами о создании школ для детей? Правда, он уже не просто викарий из Степни, а настоятель собора Святого Павла. Но что ей до того? Кто доктор Уильям Лили, пусть он изучил латынь в Италии, много путешествовал, открыл в Лондоне школу и, как Томас, едва не постригся в монахи? Кто доктор Линакр, учивший Томаса греческому? И даже великий Эразм.