Зернов, сидевший у стены на пустом ряду стульев для приглашенных (а их в этот раз не приглашали), безучастно слушал обвинения в свой адрес. Был он бледен и утомлен. Однако последние слова будто ударили его. Он вскочил.

— Да вы хоть цифры знаете? — спросил Зернов, и голос его наполнился гневом. — Из каждых ста килограммов картошки сегодня шестьдесят дает для потребления обществу «куркуль», как вы его называете. А ведь он, между прочим, этот «куркуль» всего-навсего простой труженик, который не жалеет сил на своем огороде. Не жалеет потому, что перестал верить в способность государственной торговли обеспечить его потребности в съестном на долгую зиму. Этот же «куркуль» производит почти половину продажного мяса, молока, почти три четверти яиц. Кто же нам дает право эти яйца да сапогом, сапогом?

Большой Человек на удивление держался спокойно, будто преподносил нам урок демократизма и терпимости.

Слушая Главного, он скептически улыбался и ровными спокойными движениями поглаживал левую бровь.

— У вас все? — спросил он, когда Зернов остановился, чтобы вздохнуть. — И чем вы нас удивили? Цифрами? Извините, но то, что для вас явилось новинкой, я уже знаю так давно, что даже стал забывать.

Наш Дорогой Гость шутил и несколько человек, уловив в его голосе игривость, хихикнули.

— Дело не в цифрах, — продолжал Хрящев. — Статистики подберут нам любые. Дело в выводах, которые мы должны из цифр делать. И вот здесь-то, товарищ, как вас там…?

— Зернов, — подсказал Первый.

— Фамилия красивая, — заметил наш Дорогой, — а вот в большой политике ваш Зернов ничего не смыслит.

Главный побледнел до бумажного цвета, будто его мелом запорошило.

— Вы, — губы его затряслись, — вы говорите ерунду! Мне трудно понять, почему, но у нас, в такой большой и такой умной стране в политике всегда разбирается только один человек. Один! Тот, который наверху. Говорим о научном подходе, а вся наука не превышает разумения одного человека. Это же глупость! Я действительно не политик. Но дурость от умных дел всегда отличу. Я могу не понимать международной политики. Там все запутано. Не пойму, к примеру, надо ли Главе государства разуваться и стучать по столу ботинком в Организации Объединенных Наций или не надо. Потому не стану о таком судить. У каждого кулика свое болото. Но в той политике, которую предлагаете деревне, я разбираюсь. Очень разбираюсь. Слава богу, вырос на мякине, на лебеде и трудодне. Скажу вам прямо, дорогой Никифор Сергеевич: если крестьяне в нашем краю не пухнут — это не ваша заслуга. Их спасает свой огород и бурёнка.

Хрящев улыбался, всем видом показывая, что выслушивает мнение дурачка или даже сумасшедшего только потому, что в душе он последовательный демократ и позволяет людям иметь свое мнение. Он даже подбадривал Зернова, периодически произнося:

— Так, так.

— Но не думайте, что в корове крестьянское счастье. Держать ее, ох как тяжко. Подорвать личное хозяйство просто. И сделать это можно в два счета. Достаточно вам проявить настойчивость, и перья полетят из всех курятников до самого неба. Только к чему это всё приведет?

— Вы не спрашивайте, вы докладывайте свои соображения.