— Верно, что у него на заводе свои порядки? — спросил я. — Ходят слухи, что он даже социалистическое соревнование запретил.

— Есть такое, — невесело сказал Коржов. — Порядки у него на заводе действительно свои и совсем не социалистические. Спрашиваем почему нет соревнования? А он поясняет, работаем на научной основе. Мы ему: соревнование — благо. Оно поднимает производительность труда. А он свое: у нас и без того она оптимальная. Соревнование только снизит качество. Встречные планы не признает. Говорит, что любой встречный план — альтернатива плохому инженерному планированию.

— Как это? — спросил Зернов.

— А так. Если рабочий или начальник цеха может взять встречный план и повысить производственные показатели, то либо основной план составлен плохо, либо цех будет гнать халтуру, а не продукцию. В обоих случаях, считает Колосов, надо переть взашей директора, который не знает своего дела.

— В этом есть смысл и логика, — заметил Зернов. — Ей богу, есть!

— Уже понравилось? — спросил Коржов насмешливо. — Тогда я пополню твои знания. У него в цехах такие лозунги: «Рабочий! Не занимайся рационализацией. В наших изделиях все рассчитано учеными». Или так: «Повышение производительности труда на нашем заводе прибавит количество изделий, но сделает их ниже качеством. Помни об этом, товарищ!»

— И что обком? — спросил я. — Поправить его не пытались?

— Что обком может? — спросил в свою очередь Коржов. — К Колосову на завод запросто не зайдешь. Практически только Первый может приезжать, когда захочет. Второй и я тоже имеем право, но всякий раз надо запрашивать разрешение у Москвы. Конечно, можно и просто Колосову позвонить, но я не люблю таких одолжений. А наши инструктора даже за ворота права входить не имеют. Между прочим, у него даже Дом культуры на территории.

— Может быть, с ним стоило по-хорошему? — спросил Зернов. — Окружить уважением. Воздать почести. Вы ж говорите, большой ученый…

— Воздавали, — сказал Коржов и махнул рукой. — Его даже в Верховный Совет выдвигали.

— И что?

— Он взял самоотвод.

— Да ну! — воскликнул Зернов, и по его лицу я увидел, сколь искренне и глубоко он удивлен сказанным. — Поверить трудно…

— Все же это факт.

— А за что его потурили из Москвы в наши края? — спросил я.

Коржов помялся, сильно потер щеку, будто его маяла зубная боль, и наконец решился.

— Потурили его, как ты изволил сказать, за споры с ЛИЦАМИ. У него возник конфликт с Хрящевым. Случилось все на военных испытаниях атомной бомбы, на котором присутствовало большое начальство. Поначалу бросили одну бомбу, а вторая находилась в запасе. Эффект был, как говорят, потрясающий. Все цели, которые приготовили на полигоне, где-то в Оренбургской области, как корова языком слизнула. Хрящев вдохновился и предложил тут же рвануть вторую бомбу. Колосов, а он там был, резко запротестовал. И в целом, конечно, правильно. Нельзя наводить радиацию в центре страны. Но Хрящев разобиделся. Ногами стал топать. Мол, кто ты такой? Академик? А причем Академия наук, даже если она окажется здесь в полном составе? Принимает решения правительство. Но другие ученые и военные поддержали Колосова. Бомбу так и не взорвали. Хрящев смирился, однако Колосову это припомнил.

— Так он же был прав, — сказал Главный.

— С одной поправкой, — усмехнулся Коржов и сказал: — В России всегда тот прав, у кого этих прав больше.