— Полно, полно тебѣ. Въ чужихъ рукахъ всякій кусокъ больше кажетъ, — отвѣчала кухарка.

Христославы стали передъ образомъ и задѣли «Христосъ раждается», потомъ «Дѣва днесь»… Кухарка выдвинула ящикъ въ кухонномъ столѣ и гремѣла мѣдяками, перебирая ихъ. Наконецъ, христославы кончили пѣть, поклонились и произнесли:

— Съ праздникомъ!

— Спасибо, спасибо, и васъ также… — отвѣчала кухарка. Вотъ вамъ три копейки… Спрячьте.

Давыдка посмотрѣлъ на трехкопѣечную монету и сказалъ лакею:

— Анисимъ Павлычъ, прибавь и ты хоть что-нибудь.

— По загривку — изволь, — проговорилъ лакей.

— Зачѣмъ-же по загривку-то? вступилась за христославовъ кухарка. — Дай имъ мѣдячекъ.

— Ну, вотъ… Изъ какихъ доходовъ? Я съ лавочниковъ на праздникъ не получалъ.

— Съ гостей сегодня получишь. У каждаго свой доходъ.

Лакей вынулъ изъ брючнаго кармана портмоне, долго рылся въ немъ, нашелъ двѣ копѣйки и далъ мальчикамъ.

— Дай имъ и за меня, Афимьюшка, двѣ копѣйки. Я послѣ тебѣ отдамъ, — сказала горничная кухаркѣ.

Христославы вышли на лѣстницу.

— Семь копѣекъ все-таки… — проговорилъ Давыдка и спросилъ Никитку, который взялъ деньги:- Сейчасъ подѣлимся?

— Ну, вотъ… Делѣжку будемъ дѣлать по окончаніи. Я буду въ карманъ складывать, а потомъ и отдамъ тебѣ половину.

— А не зажилишь?

— Вотъ лѣшій-то! Самъ безъ звѣзды, самъ безъ огарка и такія слова!.. — попрекнулъ Никитка Давыдку.

Изъ полковницкой кухни они прямо побѣжали въ булочную. Въ булочной за прилавкомъ стоялъ толстый булочникъ къ бѣлой рубахѣ съ засученными по локотъ рукавами и въ бѣломъ передникѣ. Нарочно, для ансамбля, должно быть, у него бѣлѣлась и щека краснаго лица, вымазанная мукой. Онъ самъ и его жена, тоненькая, вертлявая и нарядная, съ розовымъ бантомъ на груди, отпускали покупателямъ сухари и булки. Булочница была полная противоположность своего мужа и въ довершеніе всего русская, тогда какъ самъ булочникъ былъ нѣмецъ, хотя и обрусѣвшій.

— Съ праздникомъ, Карлъ Иванычъ… — заговорили христославы и, вставъ передъ ремесленными и торговыми правами, заключенными въ рамку, подъ стекло, запѣли «Христосъ раждается» и «Дѣва днесь»… Булочникъ и булочница, не останавливаясь, продолжали отбирать булки и сухари покупателямъ, а когда христославы кончили пѣть, булочникъ далъ имъ по сахарной булкѣ и пятачокъ и сказалъ:

— Ну, уходите, уходите. И такъ тѣсно…

Изъ булочной христославы прошли въ мелочную лавочку. Въ лавочкѣ покупателей совсѣмъ еще не было. Лавочникъ, прифрантившійся для праздника въ новый синій кафтанъ, кончалъ свой туалетъ. Заколупнувъ изъ кадки русскаго масла, онъ только что смазалъ себѣ волосы и теперь расчесывалъ ихъ гребнемъ. Христославы, поздравивъ его съ праздникомъ, запѣли передъ темной иконой стараго письма, передъ которой теплилась хрустальная висячая лампада. Оставивъ расчесывать волосы, лавочникъ и самъ съ ними пѣлъ козлинымъ голосомъ. Когда ирмосъ и кондакъ были пропѣты, спросилъ христославовъ:

— Выручка-то у васъ общая?

— Общая.

— Ну, вотъ вамъ пятіалтынный. Только изъ-за того пятіалтынный даю, что оба вы наши покупатели, а то у меня положеніе по три копѣйки на носъ.

Изъ лавочки христославы побѣжали въ лабазъ.

— Постой… Сколько у насъ теперь денегъ-то… — говорилъ Давыдка. — Въ полковницкой квартирѣ получили семъ копѣекъ, у булочника пять…

— Да чего ты боишься-то? Не надую! — оборвалъ его Никитка.

Лабазникъ, суровый мужикъ въ нагольномъ новомъ полушубкѣ, пившій чай за прилавкомъ въ прикуску съ карамелью, жестяная коробка съ которой стояла тутъ-же, далъ три копѣйки и по парѣ карамелекъ на брата.