– Да будя тебе молоть что ни попадя, – разочарованно поморщилась Евдокия. – Какой сплетник тебе такую чепуху поведал?

– Не жандармы, не думай, – горячо зашептала сестра. – Барин твой мне о том рассказал. Он сам слышал, когда жандармы про Евстигнея старцу вопросы задавали.

– И что делать мне теперь, горемычной? – ужаснулась Евдокия, поверив ей. – Как удостовериться в том, правда весть об Евстигнее или нет?

– А тебе то надо? – хмыкнула Мария. – Ежели не убили на фронте и жив он, то тебе то какая польза с того?

– Как это какая? Он же муж мой! – возмутилась Евдокия.

– Раз его ищут, знать на каторгу упекут, – рассудила Мария. – И надолго. Такие вот мысли мои. И спроси ка ты себя, сестрица, а была ли ты замужем за Евстигнеем?

– Уже и сама сомневаюсь в том, – вздохнула Евдокия. – Мы с Евстигнеем в церкви венчаны, потом он меня сюда, к христоверам, привёл. А здесь проповедуют отказ от жизни брачной, Хосподом Богом на небесах благословлённой…

– В том и есть отрада, сестра, – вздохнула Мария. – Андрон, старец наш, чего говорит в проповедях своих? Цель человека состоит в том, чтобы освободить свою душу от власти тела, унять в себе желания и потребности. Добившись полного бесстрастия, «умереть плотью», чтобы «воскреснуть духом»…

* * *

Оказавшись в заточении, Сафронов окончательно пал духом. В отчаянии он метался по камере, мешая сокамернику спать.

– Чего тебе не спится, морда протокольная?

Сафронов остановился и с ненавистью взглянул на соседа.

– А кто ты такой, чтобы задавать мне вопросы? – истерично выкрикнул он. – Я тебя не трогаю, и ты, будь добр, не цепляй меня. Иначе я сам не знаю, что с тобой сделаю!

– Ух ты! Вот это выпад?! – удивился сокамерник. – Да ты что, с ума трёкнулся? Меня, Сеню Кручёного, вся Самара знает, и воры блатные, и товарищи политические, а ты…

– Твоё имя мне ничего не говорит! – оборвал его на полуслове Сафронов. – Если тебя знают все в Самаре, то пусть я буду единственным, кто не знает и знать не желает!

Сокамерник неожиданно смягчился.

– Ладно, я понимаю тебя, а потому прощаю, – заговорил он примирительно. – Видать, здорово тебя на допросе потрепали, что из седла вышибли.

– Прощаешь не прощаешь, мне всё одно не легче, – обхватив голову руками, огрызнулся Сафронов. – Моя жизнь закончена! Я унижен, растоптан, раздавлен и разорён!..

– Эй, слушай, да чего ты завёлся? – прикрикнул на него сокамерник. – Ты так скулишь, будто мир рухнул и провалился в тартары. Могу совет дать полезный, если пожелаешь… Кстати, а ты кто будешь?

– Кто кто, да никто я теперь, – уныло посетовал Сафронов. – Был я человеком значимым, небедным, а теперь… Всё пошло прахом – имя, положение, всё… Всё к чертям собачьим!

Он снова обхватил голову руками и затрясся в рыданиях. Сокамерник некоторое время молча наблюдал за ним, а затем…

– Э эх, горемыка, – заговорил он, сочувственно вздыхая. – Слушай меня, сидельца бывалого, и на ус мотай. Обскажи, что с тобой стряслось, по порядку, по полочкам. Я тебя выслушаю и совет дам достойный. Ты вот впервой за решётку попал, а у меня в этом деле багаж немереный…

8

Поручик Шелестов, вольготно развалившись за столом, внимательно слушал осведомителя.

– Он наизнанку передо мной всю свою душу вывернул, ваше благородие, – самодовольно ухмыльнулся осведомитель, заканчивая. – Всё рассказал, ничего не утаил.

– Он не переиграл тебя, Кручёный? – усомнился поручик.