— Какой? — переспросила Шеба.

— Для отстающих, мисс, — хрипло каркнул парень.

Вопреки утверждениям некоторых журналистов, Конноли не был ни «дефективным», ни «слаборазвитым». Как и у доброй четверти учеников Сент-Джорджа, у него возникли «проблемы с грамотностью», у нас принято именно так это называть. Иными словами, парень с трудом читал и писал, в связи с чем и посещал дополнительные занятия для отстающих. Расспросив его поподробнее, Шеба узнала, что и ее класс керамики он не посещает именно из-за этих дополнительных занятий.

— Но ведь так не должно быть, — удивилась Шеба. — Надо что-то делать!

Шеба успела увидеть еще одно неопределенное движение плеч, прежде чем оторваться от беседы с Конноли. Один ее подопечный из восьмого класса пытался поджечь другого, семиклассника, с помощью зажигалки.

Тем вечером, рассказывала позже Шеба, она вспомнила разговор с мальчиком и взяла себе на заметку поговорить с завучем о пересмотре расписания Конноли. Нельзя лишать парнишку, подумала она, занятий искусством — возможно, единственного предмета, к которому у него есть склонность. Шебе хотелось помочь.

В наше время благие намерения учителей средних школ — не редкость. Педагоги из молодых втайне лелеют надежду «изменить мир». Насмотревшись американских фильмов, где хорошенькие учительницы приручают школьных головорезов с помощью цитат из Дилана Томаса, мои юные коллеги тоже загораются желанием завоевать сердца питомцев поэзией и состраданием. Во времена моей учебы ни о чем подобном не помышляли. Мы с однокурсниками не рассчитывали добиться уважения учеников или воплотить в жизнь мечты. Надежды наши не заходили дальше обучения школьников элементарным умениям и навыкам плюс разве что некоторым правилам личной гигиены. Возможно, мы были слишком практичны, но, на мой взгляд, взлет педагогических амбиций и одновременный рост детской безграмотности — далеко не простое совпадение. Пусть мы меньше заботились о душах учеников, зато прочно вбивали в их головы правила деления столбиком.

Разумеется, Шебе не удалось добиться для Конноли другого графика учебы. Она дошла до самого Теда Моусона, но нарвалась на бесцеремонный отказ.

— Составить расписания без малого полутора тысячам учеников, — заявил Моусон, — не проще, чем разыграть шахматную партию в трех измерениях. Одному керамику подавай, другому столярное дело. Эдак я сутками буду здесь торчать.

Шеба рассыпалась в извинениях — ей совсем не хотелось доставлять начальству неприятности.

— Школа-то у нас общеобразовательная, — с игривым укором попенял ей Моусон, — а не какой-нибудь лицей для избранных, черт побери.

Последнее замечание взбесило Шебу, уловившую в нем намек на ее аристократическую наивность, и она дала себе зарок добиться своего, даже если для этого потребуется визит к директору. Обещания она так и не исполнила. Закрутилась, по ее собственным словам. Слишком много было дел. А я осмелюсь предположить, что она просто потеряла к проблеме интерес, как это чаще всего и случается с доморощенными реформаторами.

Через несколько дней после знакомства с Конноли Шеба обнаружила в ящике своего стола набросок — примитивный карандашный женский портрет на линованной бумаге, выполненный в излюбленном романтическом стиле уличных художников. Громадные глаза дамы пьяно косили, а ненормально длинные руки заканчивались беспалыми ладонями. Незнакомка таращилась в пространство с выражением хмельной чувственности. В глубоком вырезе блузы вспухали густо заштрихованные прелести. «Соблазнительная леди», — корявыми печатными буквами подписал свое произведение неизвестный художник.