Пока Шеба болтала с Элейн о своих украшениях, я не упустила шанса получше ее рассмотреть. Сережки, кстати сказать, и впрямь были прелестны: изящные золотые вещицы с россыпью мелких жемчужин. Я отметила худобу удлиненного лица Шебы с аккуратным, чуть вздернутым носиком. Но самым особенным в ее лице были глаза, точнее, не сами глаза, а верхние веки — тяжелые бледные пологи с густой опушкой ресниц. Очень похоже на зубчатую тиару, украшающую голову статуи Свободы.

— У Шебы нет учительского опыта, — сообщил Тед, как только Элейн на мгновение умолкла.

— Что ж, это будет ее крещение огнем, — прокомментировала я.

Тед оглушительно захохотал.

— Ну ладно. — Резко оборвав смех, он взглянул на часы. — Продолжим, Шеба. Позвольте представить вам Малкольма Пламмера…

Мы с Элейн смотрели им вслед.

— Миленькая, правда? — пискнула Элейн.

Я улыбнулась.

— Миленькой ее, пожалуй, не назовешь.

Элейн оскорбленно цокнула языком.

— А мне понравилась, — буркнула она.

Первую пару недель Шеба держалась особняком, даже на переменах редко покидая свою мастерскую, а когда все же появлялась в учительской, одиноко стояла у окна, в щелочку между шторами разглядывая школьный двор. С коллегами она была безупречно любезна, то бишь обменивалась стандартно-вежливыми фразами о погоде. Однако она не проявила ни обычного для новичка тяготения к кому-нибудь из коллег, что неизменно выливается в обмен автобиографиями, ни готовности защищать честь школы в очередном матче Национального союза учителей, ни желания вступить в клуб сплетников. Ее упорное сопротивление обязательным для новичка ритуалам вскоре вызвало подозрения. Наши дамы склонялись к мнению, что Шеба «дерет нос», в то время как мужчинам пришлась по душе теория ее «холодности». Билл Румер, признанный эксперт в таких вопросах, не единожды отметил, что «отодрать бы ее хорошенько — спесь как рукой сняло бы».

Лично я восприняла неспособность Шебы моментально заводить дружбу как хороший знак. По опыту знаю, что новички (и женщины в особенности) так и рвутся немедленно встать под флаг того из коллег, кто первым поманит. Вот, к примеру, Дженнифер Додд, в свое время одна из моих ближайших подруг, первые три недели в Сент-Джордже задыхалась в гостеприимных объятиях Мэри Хорсли и Дайаны Теббис. Школьные хиппи, математички Мэри и Дайана используют обломки горного хрусталя вместо дезодоранта и таскают в сумочках запасы «чая для женщин». Они ни в малейшей степени — ни по характеру, ни по взглядам на жизнь — не годились в друзья Дженнифер, зато они первыми оказались рядом, и Дженнифер была до того благодарна за внимание, что закрыла глаза на их приторный идиотизм. Осмелюсь предположить, что в тот момент она отдала бы руку и сердце даже Муну, случись тому оторваться от своих мунитов.

Шеба не обнаружила трепета, свойственного новеньким, и тем заслужила мое одобрение. Надо сказать, я не стала для нее исключением из правила. Обычно ко мне относятся с пиететом, отдавая дань педагогическому опыту и твердости нрава, а Шеба, казалось, не замечала моего особого положения среди коллег. Довольно долго ничто не говорило о том, что она меня хотя бы видит. И тем не менее во мне поселилась странная уверенность, что когда-нибудь мы станем друзьями.

Помню наши первые осторожные попытки сближения. На второй неделе работы Шеба поприветствовала меня в коридоре. (Я была рада услышать человеческое «Здравствуйте» вместо безобразного заокеанского «Эй, приветик», которым злоупотребляют многие мои коллеги.