— Более мощное, чем чувство к Ричарду? К вашей семье? — Я сорвалась на крик.

— Да! — во все горло выкрикнула Шеба. — Нет! То есть… вообще-то… да. Да!

Какое-то время мы сидели молча, переваривая это признание.

— Во всяком случае, такое же,  — тихо добавила Шеба. — На данный момент — такое же. И конечно, нас тянет друг к другу физически.  А общего… нет у нас ничего «общего». Откуда? Ему ведь шестнадцать , Барбара! Общего у настолько мы сами. Разве этого мало? В конце концов, мне за него не замуж выходить.

— Неужели? И на том спасибо. Хоть капля здравомыслия осталась… А вам не приходило в голову, что парень бахвалится своей победой перед приятелями?

— Приходило. Он этого не делает.

— Да как вы можете быть уверены?

Шеба пожала плечами:

— А я не всегда и уверена. Хотя, как правило, не сомневаюсь. Сложно объяснить. В некотором роде я доверяю ему больше, чем кому-либо другому. В нем чувствуется такая сила… и при этом он так чудовищно беззащитен… Мне невыносима — в буквальном смысле невыносима —  мысль о его боли. Любой боли! У меня слезы на глазах закипают, стоит только представить, что ему плохо. Думаю, то, что зовется материнским инстинктом, Стивен пробуждает во мне сильнее, чем даже Полли.

— Шеба!..

— Мое поведение непростительно, Барбара. Но я должна… Я этого хочу!

— Хотите разоблачения? Этого вы хотите? Опасность влечет?

— Нет! — Шеба в ярости захрустела сплетенными пальцами. — Нет. Не могу сказать, почему я это делаю. Именно. Не могу сказать. Не знаю. Разве я одна такая? Разве не в том и особенность подобных чувств, что их невозможно обуздать? Должны же оставаться какие-то тайны — я имею в виду тайны в поведении людей, — которые не поддаются  разумению.

Час или около того спустя, когда я собралась уходить, Шеба тепло обняла меня в дверях, и мы условились продолжить разговор завтра. В тот момент дружелюбие мне не изменило, но едва я оказалась в машине, гнев стал просачиваться наружу, точно кислота из аккумулятора. Я была взбешена не только ужасающим безрассудством поступков Шебы, той убогой ситуацией, в которую она сама себя втянула, но и ее безмерным, походя обнаружившимся двуличием. Речь между нами шла о том, что Шеба предает Ричарда, детей, даже сослуживцев, если на то пошло… а о том, что она предает меня,  не было сказано ни слова. Ей не пришло в голову извиниться передо мной.  Да значила ли для нее наша дружба хоть что-нибудь? Или же с самого начала эта дружба служила лишь прикрытием — способом отвлечь коллег, не дать им учуять смрад настоящего скандала? Много месяцев подряд я воображала, что мы воистину близки, а она все это время выставляла меня на посмешище.

Затормозив у перекрестка на Хайгейт-Хилл, я увидела круглые от изумления глаза девочки, которая таращилась на меня сквозь стекло впереди стоявшей машины. Только тогда я поняла, что уже с минуту как исступленно молочу кулаком по рулю — ладонь чуть повыше запястья побагровела от ударов.

У себя в гостиной, за чаем с рулетом и сигаретами без счета, я обдумывала откровения этого вечера. В течение первого часа твердила себе, что завтра же отправлюсь к Пабблему и все выложу. Моральное благополучие Конноли меня не сильно тревожило. Я считала — и остаюсь при этом мнении, — что мальчишка способен за себя постоять. Мое желание поставить в известность Пабблема подогревалось исключительно гневом.