Грейс смотрела на него с холодным интересом, но Магнус, тонкий наблюдатель, видел другое. Девушка напомнила ему Камиллу, его самую последнюю и, пожалуй, самую сильную любовь. Много лет ему казалось, что за холодностью Камиллы скрывается огонь, и это дарило надежды. Но на самом деле ни одна из надежд не сбылась. Он любил в Камилле лишь иллюзию. Он был как мальчишка, наблюдающий за облаками и придумывающий разные истории.

Но Грейс… Грейс в своем бело-голубом платье в этом мрачном доме выглядела как видение рая.

Бейн отвел от нее глаза и взглянул на Татьяну. Глаза женщины презрительно сузились.

– Пойдем, колдун, нам нужно обсудить одно дельце.

Вслед за Татьяной и Грейс Магнус поднялся по лестнице и прошел по длинному коридору. Под ногами хрустели осколки стекла, по углам поспешно разбегались какие-то тени. Нет, это не крысы, понял он, приглядевшись.

– Находясь здесь, Бейн, даже не пытайся шарить по ящикам, – донесся до него голос Татьяны. – Отец оставил после себя стражей, которые теперь охраняют наше имущество.

Она открыла дверь в одну из комнат. В центре комнаты лежал опрокинутый стол, вдоль окон, словно тела повешенных, болтались пыльные шторы, деревянный пол был засыпан обломками и забрызган пятнами крови – следами давнего сражения, которые никто не потрудился убрать.

Картины на стенах висели криво, холсты кое-где оторвались от рам. Преобладали морские сюжеты, и Магнус поморщился – после злополучной попытки пожить жизнью пирата он питал к морю отвращение.

Нетронутым остался один-единственный портрет. Он был написан маслом и хранился под стеклом, пыльного налета на нем не было. На портрете был изображен юноша лет семнадцати, ужасно бледный и тощий. Он сидел в кресле, откинув голову на спинку, словно у него не было сил держать ее самостоятельно. Глаза юноши были темно-зеленые, словно вода в лесном озерце, покрытом листьями, на лоб спадали темные прямые волосы, тонкие пальцы вцепились в подлокотники. Такие портреты Магнус видел и раньше – родственники стремились запечатлеть на них обреченных на смерть близких. Он даже представил, скольких усилий стоило позировать этому юноше, чтобы после его смерти портрет служил утешением живущим.

Магнус вспомнил Джеймса Эрондейла – если тот был полон сил, хотя и пребывал в хандре, то юноша на портрете был красив хрупкой красотой свечи, способной угаснуть в любую минуту.

На изодранных обоях, когда-то зеленых, но теперь приобретших серо-болотный оттенок, были начертаны слова. Магнус был вынужден признать, что чернилами послужила кровь, пролитая много лет назад, но так и не отмытая.

Обои свисали со стен лохмотьями. На разрозненных кусках Магнус видел лишь отдельные слова: ЖАЛОСТИ, СОЖАЛЕНИЙ, АДСКИЕ.

Последнее предложение все еще можно было прочесть. ДА СЖАЛИТСЯ ГОСПОДЬ НАД НАШИМИ ДУШАМИ, гласило оно. Ниже была еще одна фраза: БОГ НЕ ЗНАЕТ ЖАЛОСТИ, НЕ БУДУ ЗНАТЬ ЕЕ И Я. Она была не написана кровью, а процарапана на стене через обои, причем, как подозревал Магнус, совершенно другой рукой.

Татьяна села в кресло с вытертой от времени, покрытой пятнами обивкой. Грейс опустилась на колени рядом с приемной матерью. Проделала она это изысканно, порхнув юбками, как лепестками цветка. Магнус подумал, что девушка, должно быть, привыкла плюхаться в грязь, не оставляя на одежде ни единого пятнышка. И как это ей удается?

– Давайте к делу, мадам, – сказал Магнус, а про себя добавил: «Чтобы побыстрее убраться из этого дома». – Скажите мне, для чего конкретно вам понадобились мои непревзойденные способности, чего вы от меня ждете.

– Полагаю, – сказала Татьяна, – ты уже заметил, что моя Грейс прекрасна и без всяких заклятий.

Магнус снова посмотрел на Грейс, опустившую глаза на лежавшие на коленях руки.