И мастер шил.

Мастер знал, что у Ленина огромная голова, в которой помещаются все мысли о трудящемся народе. Он знал, что у Ленина могучий лоб, крупный затылок человека, привыкшего думать о последствиях,- кепку надо шить большую. И ее надо сделать теплой, потому что в Москве холодно. В козырек надо зашить твердого картона, подкладку сделать шелковой, а верх соорудить из лучшего сукна. Мастер вкладывал в эту кепку все свое искусство и всю любовь к далекому Ленину, потому что Ленин должен был надеть закавказский подарок – и все сразу понять про армянский народ. Про армянские проблемы и беды, выносливость и утеснения, и древнюю православную веру, и горские упрямые нравы. Это был подарок со смыслом. Ведь путь к мозгу Ленина лежит через кепку. Пусть он поймет, как мы хотим дружить с Россией и как нам нужно, чтобы он про нас помнил.

Но пока собиралась делегация, и пока решался вопрос об ее составе, и пока мастер шил кепку – Ленин умер. И головной убор, таящий в себе всю правду о Закавказье,- так и остался висеть на стене мастерской.

Мастерская переезжала множество раз. В конце концов она обосновалась в полуподвальчике на Киевской улице, и кепка, всегда висящая отдельно, заняла почетное место на особом гвозде. Ее никому не дают примерять – она предназначена для одного, который наденет ее и сразу все поймет про решение проблем Кавказа. Может быть, если в Армению приедет руководитель России или генеральный секретарь ООН, ему дадут таинственный головной убор. И он озвучит наконец рецепт древнего мастера – совет, как всех примирить и сделать богатыми.

Но Путин пока не едет, да она и мала ему, наверное.

– Какой модел вы хотите?- учтиво спросил меня Размик Аракелян. На шее у него висел сантиметр, и сам он был похож на грустного королевского портного из сказки. Вокруг хлопотали его неутомимые подданные.

– Сшейте мне ленинку, пожалуйста. Может, я тоже что-то пойму. А это долго?

– Это недолго,- строго сказал мастер.- Я сошью ее при вас. Садитесь, пейте кофе.

– Снимать можно?- спросил Бурлак.

– Почему нет?- пожал плечами Аракелян.- Тайна нэ в том, что дэлаешь. Тайна в руках, это нэ снимается.

И он стремительно обмерил мою голову своим древним сантиметром, и белым мелком наметил выкройку на куске лучшего сукна, и в мгновение ока сшил кепку, и стал подвергать ее средневековым процедурам: напялил на какой-то деревянный древний прибор («Наш инструмент, семейный, антиквариат теперь») и принялся растягивать, потом на другом приборе разглаживал, и я со священным ужасом слушал, как тяжело поворачиваются и скрипят деревянные шестерни. Он обдавал кепку водой и гладил ее утюгом, обшивал лентой и приминал,- и ровно через сорок минут вручил мне чуть уменьшенную копию той, что висит на прочном стальном гвозде, в стороне от прочих, на стене его ателье.

– Наденьте,- сказал он повелительно,- и вы почувствуете.

Было бы неправдой сказать, что я сразу понял решение всех проблем Закавказья. Но кепка потомственного мастера Аракеляна, безусловно, сильно подняла мое настроение. Первая моя мысль была о том, что прекрасно уметь что-нибудь делать как следует. Впрочем, я всегда это понимал. Вторая мысль, пришедшая через кепку, была о том, что распад СССР ничего в нас по большому счету не изменил.

– Прекрасно,- сказал я.- Спасибо, Размик.

– Приходите,- кивнул он и не взял денег.

Теперь я вполне могу изображать лицо кавказской национальности, поскольку нос у меня есть и так, а мандарины я могу купить у другого лица кавказской национальности.