– А что это у вас за книга?

– Это итальянский словарь. Хочу поехать в Италию как-нибудь, давно мечтаю.

Это было уже слишком. Мы сфотографировали его с русско-итальянским словарем. Я не стал спрашивать, читает ли он Данте в подлиннике.

– Ва, что ты его снимаешь?- спросил старик, греющийся на солнышке рядом с лестницей в полуподвал.

– Он точная копия поэта Мандельштама.

– Так возьми его в Москву, слушай. Он там этим заработает больше, чем тут закройщиком…

– В Москве сейчас этим не заработаешь,- сказал фотограф Бурлак.

– А что написал этот Мандельштам?- спросил старик.

– Я тебя никогда не увижу,

Близорукое армянское небо,

И уже не взгляну, прищурясь,

На дорожный шатер Арарата…

И что-то еще такое,

И еще одну строчку не помню…

Прекрасной земли пустотелую книгу,

По которой учились первые люди.

– Хорошо,- сказал старик.- Это правильно: и что-то еще такое… Никогда не поймешь, что именно, но хорошо.

– Журнал не пришлете?- застенчиво спросил Армен.

– Обязательно пришлем,- заверил Бурлак.- Я всем теперь скажу, что у меня единственный цветной прижизненный снимок Мандельштама. Наташа с ума сойдет.

– Штаны он сшил замечательные,- сообщил мне фотограф на ухо.- Он мастер, мастер…

«Но он мастер? Мастер?» – вспомнился мне настойчивый сталинский вопрос.

Мастер всегда мастер. Ничего удивительного, что он шьет теперь штаны. Это и безопаснее… и потом, все, что надо, он уже сказал. А впрочем, я не удивлюсь, если он пишет, только теперь скрывает. Мало ли. В современном мире лучше считаться закройщиком, чем поэтом. И действительно – где гарантия, что он после всего не захотел вернуться именно сюда? Кто может знать при слове «Расставанье», какая нам разлука предстоит?

2002 год

Дмитрий Быков

Как мы регистрировались

Драма моей жизни заключается в том, что я люблю Юрия Михайловича Лужкова. Я люблю его безмолвно, безнадежно, думаю, что безответно. Но должна же была на мою долю выпасть хоть одна безответная любовь.

То, что я люблю Юрия Михайловича,- еще не вся драма. Главное – что я люблю свою жену. Иногда эта напасть посещает даже самых непостоянных людей: жил-жил и вдруг полюбил навсегда. Но, как пушкинской Лауре, «мне двух любить нельзя». Так и разрываюсь. Между женой и Юрием Михайловичем Лужковым.

Мука моя тем более остра, что от Юрия Михайловича огромная польза Москве. Он восстанавливает храмы и покровительствует искусствам. Он плавает в проруби и играет в футбол. Короче, он превосходит мою жену по очень многим параметрам. Она не возводит храмов, не играет в футбол в проруби, не будет президентом, пока я жив (а жить я надеюсь долго),- если же покровительствует искусствам, то лишь в моем лице. И в этом вся моя драма: жену, которая настолько хуже Юрия Михайловича Лужкова, я люблю гораздо больше, чем его!

Год мы спокойно и полюбовно прожили, не регистрируясь. То есть я перевез к себе из Новосибирска любимую и ея малолетнюю дочь, и стали мы существовать втроем, воспитывая друг друга.

Но год спустя любимая получила от бывшего мужа развод, и мы решили оформить наши хорошие отношения. Это оказалось не так-то просто: для подачи заявления в загс жену как иногороднюю погнали регистрироваться. С практикой регистрации иногородних я, слава Богу, знаком не понаслышке: многажды вытаскивал из каталажки своих гостей, приехавших на два-три дня и потому пренебрегших регистрацией. Приезжает ко мне, допустим, друг из Крыма, тишайшее существо, в жизни мухи не обидевшее; его хватают на Киевском вокзале, проверяют на наличие заветной бумажки, таковой не обнаруживают и, врезав как следует, пихают в зарешеченное помещение.