Вышло так, что я как раз в это время тоже посетил Францию и даже принял участие в работе того же салона. Туда отвезли примерно полсотни российских писателей, и в их число, по милости устроителей выставки, попал ваш покорный слуга. Поначалу на встречу Путина с Шираком, говорят, приглашены были только самые маститые: Гранин, Вознесенский, Маканин, Кушнер, Радзинский… Но потом, по слухам, организаторы мероприятия представили себе, что такое писательский характер и какое дружное отчуждение ожидает немногих счастливцев. Так что в конце концов махнули рукой и решили: звать, так всех!

Писатели долго вели между собою переговоры – стоит ли ехать, что надеть и о чем говорить? Некоторые кривились, другие с вызовом заявляли, что не надо упускать случая сделать доброе дело – спросить, например, о чем-нибудь важном… Я ужасно боялся. Вдруг я ему скажу что-нибудь не то? Позвонил в редакцию.

– Ты его, главное, про Чубайса спроси!- сказал главный.

– Попробую,- пообещал я не очень уверенно. Только ему и дела сейчас до Чубайса. Правда, Чубайс тоже немного писатель…

Все происходило очень по-русски и в то же время очень по-французски. По-французски было то, что автобус к гостинице «Бедфорд», где живет большинство писателей, подали строго в одиннадцать утра. По-русски – то, что автобус оказался не тот. Российская сторона заказала один, а президент Франции Ширак прислал за писателями другой. На полдороге этот другой, сопровождаемый эскортом мотоциклистов, нас нагнал. Долго думали, пересаживаться или уж доехать в своем. В конце концов в наш автобус вскочил сотрудник французской службы протокола, сзади пристроились мотоциклисты, и мы доехали. Хотя там идти было пять минут от силы.

На время приезда российского президента столица Франции замерла, как перед визитом казаков в 1813 году. Половину бульваров перекрыли. Из окон смотрели восторженные французы. Один держал на руках ребенка. Александр Кабаков помахал ему рукой. Восхищенный отец скрылся в глубине комнаты. Вероятно, он плакал.

На входе в Елисейский дворец никого почему-то не раздевали и даже не досматривали. Гвардейцы с ружьями, с примкнутыми штыками, стояли на входе. Машинально я сказал одному «Бонжур», и он приветливо отозвался: «Бонжур, мсье!» В приемном зале Елисейского дворца сквозь стеклянный потолок ярко синело невероятно чистое небо – в день приземления русского литературного десанта температура во Франции разом подскочила до 20 градусов (еще недавно ночами доходило кое-где до минус двадцати; этот потрясающий факт еще сыграет свою роль в нашем повествовании). На стене приемной залы висел огромный гобелен, авторство которого – а главное, сюжет – не смог определить даже искусствовед по образованию Анатолий Королев. На гобелене изображалась внутренность большого собора, в который врывался всадник, топча перепуганных смуглых людей. Слева на все это поощрительно смотрел старик в красной кардинальской шапочке.

– Да чего тут толковать,- сказал Евгений Попов Валерию Попову.- Это буржуазия угнетает пролетариев с сиськами.

Все интенсивно обменивались мнениями по главному вопросу: что сказать Путину, когда он все-таки войдет? Никто, по-моему, не верил, что он вот так прямо и появится. Удивительно все-таки, как в Европе до сих пор доступно все, что у нас в таком дефиците. Помню, тут свободно продавались Платонов или Булгаков, а у нас всего этого было не достать. В Москве сегодня большая проблема поговорить с Путиным, а тут – пожалуйста! Все-таки мы очень медленно вливаемся в мировой контекст. Я вдруг с ужасом подумал, что мне почти и нечего спросить у президента России. Разве что про Чубайса, да и то, в общем, все понятно. Что он может нам всем сказать такого, чего мы сами до сих пор не знаем? Тут, наверное, отличительная черта президента Путина – что все мы понимаем примерно одно и то же, но вслух не говорим, чтобы не огорчать друг друга.