Гости расселись за длинными столами, уставленными разными яствами, за отдельный стол сели Эхнатон с супругой. Эхна-тон с жадностью набросился на еду, а Неф задумчиво водила золотой двухзубовой вилочкой вокруг тарелки и ничего не ела. Она с нетерпением ждала окончания пиршества, чтобы распрощаться с гостями и удалиться. Как ни льстило ей всеобщее восхищение, она стремилась отсюда в другое место… туда, по лестнице вниз и вниз, восхищение, что ожидало ее там, было ей дороже всего сейчас.

НЕФ осторожно спускалась по лестнице, тускло освещенной лишь парой масляных светильников на стенах и слабым светом, падающим сверху, от входа. На мгновение этот свет померк, будто кто-то его застил, Неф быстро оглянулась — никого. Но стало немного тревожно. Если Эхнатон послал кого-то следить за ней, то… Ну так что? Разве она, царица, не вправе посещать места, какие ей угодно? Скульптор создает ее портрет, и она должна хоть иногда позировать ему. Тутмес — несчастный жалкий раб, пусть и талантливый, о чем тут можно говорить, в чем подозревать? Смешно. Но по телу пробежал озноб. Неф знала, как муж умеет гневаться. И как предан ему Азир. Он всегда смотрит на своего царя рабскими глазами, а на нее, царицу — жадными и сладкими до отвращения. Она запомнила его взгляды, когда еще только попала во дворец, совсем девочкой, и Азир тогда был молод и горячего нрава, и сластолюбив чрезмерно, он даже имел, с разрешения старого фараона, собственный гарем из четырех наложниц. Ну, нрав его не изменился, только гарема не стало, Эхнатон запретил. Разрешил иметь только одну наложницу, Сару. Она любит Азира до безумия, убить за него может, не задумается. А он… его черные мрачные и стерегущие глаза всюду следят за ней, за царицей! — негде укрыться от них.

Неф открыла протяжно скрипнувшую деревянную дверь и вошла в мастерскую. В просторном помещении было светло от многочисленных светильников, расставленных вдоль стен, но пусто, если не считать разной величины статуй, бюстов и барельефов, но их не так уж много — всё, что Тутмос изготовлял, тут же отдавалось заказчикам, произведения скульптора пользовались у знати успехом. Неф оглянулась — нет ни Тутмеса, ни Сида — мальчика-подмастерья, наверно, они еще в трапезной для слуг.

Неф обошла помещение… Вот эту небольшую головку он уже почти закончил, даже длинная серьга из синего стекла висит в одном ухе, а вторая лежит рядом, на подставке. А этот бюстик только недавно начат, но она уже себя узнает… Неф улыбнулась. «Я хочу лепить лишь тебя, тебя одну…». Ему кажется, что статуэтки и бюстики Прекрасной принадлежат только ему и еще ей, и очень страдает, когда что-то забирает себе Эхнатон или кто-нибудь из их дочерей. А то и важным гостям приглянется и унесут.

— Неф… — услышала она тихий возглас и обернулась. Тутмес смотрел на нее сбоку, замерев, с изумлением на лице, словно видел ее впервые.

— Вот такую… вот такую, в этой короне, я тебя вылеплю… сейчас… немедленно… Ты не снимешь ее, ты никогда не снимешь ее, я прошу… никогда… — бормотал он, придвигаясь ближе. «Ну да, я в ней спать буду, всегда!» — рассмеялась Неф и ее счастливый смех рассыпался звонкими хрусталиками по мастерской. Она быстрым движением сняла убор и положила возле бюстика с серьгой.