Поднявшись обратно по ступенькам, Неф заметила мелькнувшую близко невысокую тень. Значит, подмастерье Сид здесь, его не отослали. Он давно следит за ней, но прятаться не научился. Наверно, после смерти Азира, ему велено следить. А ведь он предан Тутмесу. Был предан. Рабы изменчивы и лживы, они всюду ищут выгоду, — усмехнулась царица. Только не Тутмес. Она как-то нашла под одним камнем — случайно его приподняла, искала свою сережку — табличку с надписью: «Возлюбленная моя принадлежит мне, а я принадлежу возлюбленной моей вечно». Вечно. Она засунула табличку обратно под камень. А в другой раз заглянула — под камнем было пусто. Она так и не узнала, куда Тутмес спрятал ее. Хотя стояла на ней ногами. Не сама, конечно, а ее изображение, небольшая статуя. Табличка была прикреплена снизу, под основание, надписью к ее ногам.

Тутмес ведь не знал, что вечности не бывает — все разрушается и теряется бесследно. Но табличка в вечности не затерялась.

В дворцовых коридорах царица оглядывалась — никого, никаких теней. Слава Богу Атону, во дворце теперь за ней никто не следит.

Прошел еще день, и наутро Кийа проснулась и не обнаружила в соседней детской комнате Тути. Нянька крепко спала на топчанчике у изголовья кроватки, ее с трудом разбудили, она ничего не помнила, только плакала и ломала руки. Обыскали весь дворец, осмотрели все многочисленные залы и покои. Мальчик исчез бесследно. Эхнатон велел допросить всех родственников, приживалов и слуг. Нескольких слуг не нашли, и служанки Нии тоже. Но многие слышали, как еще накануне царица, во весь голос и с неудовольствием выговаривая, отпустила ее к знахарке, куда-то далеко, бедная Ния давно страдала животом, и еще служанка очень просила позволения заодно навестить своих родственников. Царица, хотя и громко сердилась, но велела дать Ние повозку с мулом и рабом.

Так прошло двое суток, дворец погрузился в горе и страх. Каждый боялся попасться на глаза Эхнатону, каждый боялся обвинения в заговоре или, что еще хуже, в убийстве наследника. Дочери сидели в своих комнатах, даже дочь-жена Макиатон не показывалась в своих покоях. Неф тоже не выходила, сидела большей частью в оранжерее или в кресле перед зеркалом, примеряя по очереди свои короны. В зеркало она увидела, как вошел Эхнатон, но не повернулась к нему, только вопрошающе смотрела на отражение его мрачного лица. Лицо нервно подергивалось, глаза налиты краснотой, видно было, что Эхнатон на грани своей болезни, вот-вот падучая свалит его на пол.

— Помоги, Неф, — прошептал он, опускаясь у его ног, — я даже не знал, что мальчик так мне дорог, я так страдаю, я ночи не сплю…

— Но как я могу помочь? — Царица погладила его по голове. — Я так думаю, дорогой… что мальчик скоро найдется, я уверена — никто не причинит ему вреда. Конечно, он жив, но.

— Что? — Встрепенулся фараон и поднял на нее молящий взгляд. — Неф, я все готов отдать. я все бы сделал, чтобы вернуть сына. Тути ведь мой наследник.

— Да-а-а — задумчиво протянула Неф, — наследник… Сын, рожденный от рабыни, наследник всего Египта… Послушай, дорогой, — переменила она тему, — почему закрыта мастерская? Ты случайно не вздумал подарить Тутмеса своему дяде? А кто закончит его последнюю работу, ту, где мы вместе, она у него так хорошо получилась, только наши руки осталось доделать. К тому же такого мастера ты больше не найдешь… Верни скульптора, Эхнатон… — твердо сказала Неф, пристально глядя в его страдальческое лицо.