– Нет?

Почему я раньше не замечала, какой красавицей выросла Амелия? Огромные миндалевидные глаза под идиотской челкой. Естественный румянец на щеках. Аккуратный ротик бантиком, маленькая котомка с секретами. Я поняла, что она не похожа ни на меня, ни на Шона. Больше всех она была похожа на тебя.

– Твои действия… Твои слова… Я могу их объяснить.

– Я просто не хочу ехать в Бостон! – брякнула Амелия. – В эту дурацкую больницу. Вы меня оттуда не заберете.

Я перевела взгляд на Шона, потом снова на тебя.

– Пожалуй, не стоило принимать это решение, не посоветовавшись с тобой.

Амелия недоверчиво прищурилась.

– Ты, возможно, и злишься на нас, но на самом деле ты пообещала Гаю Букеру выступить на суде не поэтому, – продолжала я. – Мне кажется, ты просто хотела защитить свою сестру.

– Ну, – протянула Амелия, – наверное.

– Как же я могу злиться на тебя, когда ты поступаешь точно так же, как я?

Амелия кинулась мне в объятия с ураганной силой.

– Если мы победим, – пробормотала она, уткнувшись мне в грудь, – вы купите водный мотоцикл?

– Нет! – в один голос ответили мы с Шоном.

Он встал, не вынимая рук из карманов.

– Если ты выиграешь этот суд, я бы хотел вернуться домой насовсем.

– А если проиграю?

– Ну, тогда я все равно хотел бы вернуться домой насовсем. Я поглядела на него поверх макушки Амелии.

– Умеешь ты торговаться, – сказала я с улыбкой.

По пути в Диснейленд, дожидаясь самолета, мы перекусили в мексиканском ресторанчике в аэропорту. Ты заказала кесадилью, Амелия – буррито. Я выбрала тако с рыбой, а Шон – чимичангу. Даже неострый соус показался нам слишком пряным. Шон убедил меня выпить «Маргариту» («Ты же не пилот»). Мы обсудили представленное в меню «жареное мороженое»: как такое возможно? Разве оно не растает на сковороде? Мы спорили, на какие аттракционы нужно отправиться первым делом.

Тогда возможности простирались перед нами, как красная ковровая дорожка. Тогда мы думали лишь о том хорошем, что будет дальше, а не о том плохом, что уже случилось. На выходе хостесса – конопатая девушка с сережкой в носу – подарила нам по воздушному шарику с гелием.

– И зачем, спрашивается? – недоумевал Шон. – На борт их все равно нельзя брать.

– Не всем событиям в жизни можно найти объяснения, – наставляла я, беря его под руку. – Живи, как нормальный человек.

Амелия прогрызла в своем шаре дырочку и присосалась к ней губами. Она сделала глубокий вдох и посмотрела на нас с блаженной улыбкой.

– Привет, родаки! – сказала она тонюсеньким голоском.

– Бог его знает, чем их надули…

– Чем‑чем… – пропищала Амелия. – Гелием, чем же еще.

– Я тоже хочу! – сказала ты, и Амелия показала тебе, как вдыхать газ.

– Мне не нравится, что они дышат гелием…

– Живи, как нормальный человек, – усмехнулся Шон, кусая свой шар.

Они все заговорили со мной одновременно, и их голоса слились в какую‑то комедию, птичий хор, звуковую радугу.

– Давай же, мама! – подначивала ты. – Ну давай!

И я послушалась. Гелий слегка обжег мне горло, когда я проглотила его залпом. Я почувствовала зуд в голосовых связках.

– А может, оно и неплохо, – пискнула я.

Мы спели «Греби, греби, греби на своей лодке». Мы прочли «Отче наш».