Открыв дверь в столовую, я полюбовалась резным панно над камином, принадлежавшим Абигайль; окном с глубоким эркером – на подоконнике красовалась подаренная мне ко дню рождения герань; старинным столом из мореного дуба, в полированной поверхности которого отражалось старинное серебро и искрящийся хрусталь. Экскурсию я продолжила на кухне, где на плите шипели кастрюли Бена. Вьющаяся растительность создавала на маленьком окне своеобразный занавес. В алькове, подальше от сквозняков, стояла плетёная корзина с толстой подушкой внутри, где Тобиас мог отдыхать холодными ночами, разумеется, когда осчастливливал дом своим присутствием. Почти каждый вечер этот предатель отправлялся в гости к Джонасу. Кухня выглядела именно такой, как я себе и представляла в ту первую ночь, когда спустилась, чтобы разжиться едой. Тёмно-синяя плита, каменные квадраты пола, обои спокойного кремового оттенка… От кухни так и веяло теплом и уютом.

Часы в холле пробили четверть восьмого. Я неторопливо направилась к гостиной. Открыла дверь, с восхищением глянула на пылающий камин: пламя отбрасывало на шёлковые обои пляшущие розоватые блики. На мгновение мне показалось, что в кресле сидит Абигайль, но это была всего лишь Доркас. Пышная причёска изменила её до неузнаваемости, на коленях у Доркас мирно посапывал Тобиас.

Я вздрогнула от стука в дверь, нарушившего таинственную тишину. Вошёл Джонас. С приглаженными седыми волосами и в чёрном костюме он выглядел довольно внушительно. Правда, старые садовые сапоги, торчащие из-под брюк, несколько портили впечатление, но я всё равно по достоинству оценила его старания выглядеть респектабельным.

Джонас держал в руках свёрток. Прежде чем я успела что-либо сказать, он передал мне портрет Абигайль и включил свет.

Я медлила, не решаясь взглянуть на картину. Идея позволить садовнику закончить портрет пришлась мне не совсем по душе. И теперь я ожидала увидеть нечто невообразимое. Но я ошиблась. Джонас не только вполне профессионально дописал недостающие детали, но и покрыл холст лессировкой (Тонкий слой прозрачной краски, сквозь который просвечивают нижние слои; ослабляет цветовой тон). Создавалось полное впечатление, будто Абигайль окутана морской дымкой или смотрит из-за покрытого инеем стекла, находясь вне пределов досягаемости.

– Джонас, – серьёзно сказала я, – вы гений!

– Хвастаться особо нечем, – довольно проворчал старик. – Во всяком разе не настолько, чтобы мистер Боттичелли перевернулся в гробу.

Я стояла на стуле и забивала в стену над камином крюк, чтобы повесить картину. Разумеется, именно в эту минуту отворилась дверь, и Бен ввёл Роуленда Фоксворта. Мы с Доркас в своём хозяйственном рвении не услышали дверного звонка.

– Не торопитесь спускаться, – поспешно сказал викарий, улыбаясь мне и одновременно похлопывая по карману, словно желая убедиться, что трубка и табак находятся в целости и сохранности. – Вы выглядите очаровательно!

– Может, мне всё же будет дозволено слезть? – спросила я, глупо улыбнувшись в ответ. – Не думаю, что принадлежу к тем людям, которые способны долго удерживаться на пьедестале.

– Я был бы счастлив вас поймать, – галантно ответил Роуленд.

Он протянул руку и помог мне спуститься. На долю секунды наши взгляды встретились, затем викарий отпустил меня и повернулся, чтобы одарить галантными любезностями Доркас.