Абрабанель запретил принимать Черного Билла, предпринял несколько безуспешных попыток пригласить к дочери доктора, упал духом и даже начал подумывать, не вернуться ли ему в Европу, ибо на кону стояла жизнь его дочери.

Мучаясь бессонницей, он взвешивал все за и против, вглядываясь в ночную тьму за окном, словно оттуда к нему могло прийти решение. Однажды ему почудилась подозрительная тень за шторой. Он бросился к окну, но увидел лишь огромную кошку, бесшумно спрыгнувшую с дерева, росшего возле самого дома.

Наутро выяснилось, что не один коадьютор видел эту тварь. Странное животное напугало Элейну, заметил его и Ван Дер Фельд и даже успел разглядеть, пока зверь позволял луне светить себе в спину.

По словам капитана, он был похож на тех диких кошек, которые обитают в Новой Гвиане, в глубине сельвы, и которых местные индейцы зовут онзой. Присутствовавший за завтраком де Клима подтвердил, что в горах действительно иногда встречается животное, напоминающее пуму с чрезмерно длинными ногами и ушами, свирепое и прыткое, как волк. Оно часто режет овец и ворует кур, но охотникам никак не удается его подстрелить.

Конечно, нет ничего удивительного в том, что на островах обитают диковинные звери, однако как эта тварь оказалась на Тортуге?

Пока Абрабанель, Ван Дер Фельд и Жюль-Бертран де Клима гадали над сим вопросом, туземная прислуга, подслушав господские разговоры, с жаром, присущим южным народам, принялась толковать об этом на кухне. И дня не прошло, как по Тортуге разнеслась весть об оборотне, который по ночам убивает каждого, кто его увидит.

По неписаному закону сплетен сия новость вернулась к коадьютору, обретя новые подробности. А после того как еще дважды заметил в своем саду необычное животное, он добился от губернатора, чтобы возле дома выставили охрану. Нечего и говорить о том, что доступ в жилище Абрабанеля был жестко ограничен даже для знакомых.

* * *

Что касается Черного Пастора, то ему ничего не оставалось, как затаиться в портовой гостинице, тем более что ему ничуть не меньше, чем Уильяму Харту, приходилось опасаться чинов английского королевского флота. Ван Дер Фельд — и тот стал избегать пирата после истории с обмороком Элейны. Черному Билли оставалось лишь одно общество — ром. Напиваясь до одури, старый капер начинал с новой силой жалеть о сокровищах, которые, казалось, еще так недавно были почти рядом — только руку протяни. И в один из дней ему, казалось, вновь улыбнулась удача.

Приняв крепко, он вдруг вспомнил, что у Веселого Дика на Тортуге была сожительница-индианка. Эта мысль воодушевила его. Разыскать индианку не составит особого труда. А она все равно что-то должна знать про Веселого Дика и сокровища. Не мог он исчезнуть вот так в никуда — все равно что-то должно было после него остаться. Может, он что-то говорил ей, куда-то брал с собой… Любовницы всегда что-то знают. Пастор сам не очень-то в это и верил, но уж больно надоело ему торчать на берегу, как акулий хвост из задницы.

Чем больше Билли размышлял над этой идеей, тем больше она ему нравилась. Наконец, выражаясь цветисто, он поднял паруса, то есть поднял себя с лавки, на которой спал прямо в одежде, и выбрался с постоялого двора.

Билли не удивился, когда примерно через час поисков ему указали на убогую хижину на самом краю города. Хижина была без дверей, окно пустой глазницей глядело во двор, где за шаткой оградой паслась коза.

В наступающих сумерках она казалась пустой и мертвой, как покинутая могила. Но, судя по уверениям старожилов, именно здесь проводил время Веселый Дик, когда появлялся на Тортуге.

Оглядев убогую хижину, Билли почесал подбородок и пробормотал себе под нос:

— Эта стерва должна быть дома. Дрыхнет, наверное, как корова. Не понимаю, как Веселый Дик с ней вообще разговаривал? Эти индианки ни черта не понимают по-человечески!

Билли в сердцах сплюнул себе под ноги.