Лежа в приветливом солнечном пятне и неровно дыша, он услышал звук тяжелой поступи. Притупившиеся чувства возвестили ему о приходе Мурчелов.

Верзилы приближались, и он слышал, как они перекрикивались низкими гудящими голосами. Он закрыл глаза. Если ему было суждено соединиться с семьей в погибели, то казалось совершенно естественным, чтобы эти чудовища доделали работу, которую начал их род. Едва он ощутил, как громадные руки схватили его, а запах Мурчела заполонил все вокруг, его куда-то понесло – то ли в мир снов, то ли еще дальше, он не знал. А потом и вообще перестал что-либо сознавать.

Потом дух Фритти медленно, осторожно вновь приземлился на знакомых полях. Когда к нему вернулось сознание, он ощутил, что под ним что-то мягкое, а вокруг все еще стоит запах Мурчела. Испуганный, он открыл глаза и дико огляделся.

Он лежал на куске мягкой ткани, на дне какого-то сосуда. От этого он испытал ужасающее чувство ловушки. Поднявшись на неустойчивых лапах, попытался выбраться наружу. Он был слишком слаб, чтобы прыгнуть, но после нескольких попыток ухитрился дотянуться передними лапами до края сосуда и выкарабкаться.

Внизу, на полу, он осмотрелся и обнаружил, что стоит под навесом, на открытой площадке, примыкавшей к жилью Верзил. Хотя повсюду висел запах Мурчела, никого не было видно.

Он готов был уже заковылять прочь, на свободу, когда почувствовал властный толчок: голод. Он почуял еду. Оглядев крыльцо, увидел другой сосуд, поменьше. От запаха еды у него просто слюнки потекли, но к сосуду он приблизился с опаской. Подозрительно обнюхав содержимое, попробовал малюсенький кусочек – и нашел его очень вкусным.

Сперва он держал ухо востро – вдруг вернется Мурчел, – но немного спустя все затмило наслаждение едой. Он глотал не жуя, очистил сосуд до дна; потом нашел другой сосуд, с чистой водой, и попил. И набитый живот после стольких дней голода сразу дал себя знать – Фритти чуть не стошнило, но Верзилы, которые принесли еду, должно быть предвидя это, выдали ему только скромную порцию.

Попив, он дотащился до солнечного пятна и немножко отдохнул, а потом встал, чтобы добраться до леса. Вдруг один из его похитителей вышел из-за угла огромного гнезда Мурчелов. Фритти хотел было удрать, но хрупкое, ослабевшее тело еще не было на это способно. Однако, к его изумлению, Верзила не схватил его и не убил на месте. Мурчел попросту прошел мимо, лишь наклонившись, чтобы погладить Фритти по макушке, и скрылся.

Так между Фритти и Верзилами началось непрочное перемирие. Эти Мурчелы, на чьем крыльце он очнулся, не мешали ему приходить и уходить. Выставляли ему еду, чтобы ел, если захочет, и оставляли ящик, чтобы спал в нем, если пожелает.

После многих тяжких раздумий Фритти решил, что Верзилы, может быть, немножко похожи на Племя: некоторые были добры и не собирались попусту вредить, а некоторые – наоборот; именно вторые погубили его семью и гнездо, где он родился. В этом равновесии он обрел некоторый покой; мысли об утрате стали отступать от него в Часы бодрствования – если не в Часы сна.

Когда Фритти выздоровел, ему снова сделалось приятно общаться с Племенем. Отыскал он и Мягколапку, все такую же от усов до кончика хвоста. Она попросила у него прощения за то, что не приходила к нему в его тяжкие лесные дни. Сказала, что ей было невыносимо видеть друга детства в таком горе.

Он с радостью простил ее. После того как к нему вернулись силы, они вновь стали бегать вдвоем по округе. Все было как прежде, вот только Хвосттрубой больше предавался молчанию и меньше – счастливой болтовне.

И все же время, которое он проводил с Мягколапкой, стало теперь для Фритти даже драгоценнее. Они порой стали заговаривать о Ритуале, который совершат, когда Мягколапка достигнет зрелости, а Хвосттрубой станет охотником.

И так миновала средина их лета, и ветер принялся насвистывать осенние напевы в кронах деревьев.