|
«Старик! — орал он.— Откуда ты, старик?» — и, оставив сосиски, бросился ко мне, а я, кажется, тогда Марти Куупонен, финляндский подданный, мчался от него в толпу, как будто украл в магазине булку, за что у них бедняков сажают в тюрьму, в то время как богачей, укравших железную дорогу, выбирают в сенат.
Через три дня, безумно устав от собеседований и писанины, я возвратился в свою квартиру у Хемстед Хита, в миле от уютного Хайгетского кладбища, где строго смотрит с постамента на прохожих, запрятавшись в необъятную каменную бороду, большая голова Учителя Учителя. Кэти, оказавшаяся дома (у нее был уже свой ключ), встретила меня прохладно и безмолвно выслушала жалобы на трудности со сбытом радиотоваров, которые неразрешимы без знания всех нюансов рынка и конъюнктуры и, естественно, служебных командировок. Я нежно поцеловал ее в губы — они даже не шевельнулись: назревала трагедия, и ничего не оставалось, как налить себе стаканчик «гленливета» и окунуться с головою в прессу, а именно в спасительный раздел объявлений о продаже и сдаче в аренду недвижимого имущества.
— Двухэтажный коттедж в районе Илинга, кухня, две спальни, гостиная, столовая,— заливался я соловьем,— четырехкомнатная квартира на Кромвелл–роуд, вилла в Кэнтербери — Цены кусались, фирма приносила крохи, конспирация не позволяла требовать больших дотаций из Центра и диктовала жизнь по средствам, не бесконечны же авуары, завещанные предусмотрительным папой–шекспироведом. Я еще раз взглянул в прозрачные льдинки карих глаз, поцеловал Кэти и подумал, какой я все же законченный подлец и как испортила меня проклятая служба. — Давай поженимся,— сказал я и замолчал, потому что вспомнил, как то же самое говорил Римме. — Давай поженимся,— говорил я тогда.— Я буду добропорядочным мужем, буду вовремя приходить домой и всегда отдавать тебе всю зарплату. У нас будет много детей, и мы все вместе будем гулять по центральному бульвару, где копаются в песке малыши и пенсионеры забивают на скамейках «козла» в домино. В праздники к нам будут приходить родственники и друзья, все будут жаловаться на все, ругать начальство, жрать и пить. Дядя Теодор расскажет про осла, который написал хвостом картину, а тетя Полина сообщит, с каким трудом достала живых карпов. Все напьются. Виктор расскажет пару еврейских анекдотов, все будут умирать от смеха, снова выпьют, а Витя, когда мы останемся тет–а–тет на кухне, начнет меня уверять, что брак — это глупость, а после жаловаться на одиночество, плакать, целовать меня мокрыми губами и говорить, что я у него единственный друг. Потом все заснут где попало, дядя обмочит подштанники и тахту, которую мы будем оттирать целый месяц и запивать одеколоном, и будет очень весело, мы будем любить друг друга, и утром, как обычно, зазвонит будильник… Римма тогда расплакалась и убежала от меня — пою тебя, бог любви Гименей, ты благословляешь невесту с женихом! — Неужели тебе это так нужно? — начала оттаивать Кэти. — Разве нам плохо? — Конечно, хорошо, но давай жить, как все нормальные люди. В конце концов я хочу ребенка! Следующий день я целиком посвятил делам прогорающей радиофирмы и с помощью своего помощника, юного Джея, наметил план ее немедленного оздоровления — не только Центр, но и Хилсмен намекали на желательность крепкого прикрытия. Покрутившись на фирме, я подрулил к дому и футах в ста от подъезда заметил машину («ровер» 24033), которая тут же тронулась с места, встала за мной и трижды мигнула фарами. Всмотревшись, я разглядел лицо Генри, который дал знак следовать за ним. Мы проехали пару миль, пока он не затормозил и не вышел из машины. — Что случилось, Генри? Почему вы нарушаете правила конспирации? Разве можно приезжать ко мне домой?! — Мне срочно нужно с вами поговорить! — Голос его дрожал. |
