«Хвост» — почти всегда конец, финита ля комедия, почти всегда. Бывают, конечно, и случайности — так однажды меня взяла в Веве швейцарская полиция, клюнув на ино­странный номер машины. С тех пор бегу провинциальных мест, где тупые ксенофобы видят в каждом заезжем гангстера и шпиона. Нельзя нашему брату играть с «хвостом», мы же не белая кость, прикрытая дипломатическим паспортом: они, как свободные лор­ды, раскатывают на своих лимузинах с «хвос­тами» и еще предлагают на остановках пиво утомленным сотрудникам наружки, мышкам–норушкам.

Небольшой «форд» резко вывернул из темноты и остановился у бензоколонки, дру­гая машина, полыхая дальними фарами, приближается сзади, карамба, стоп! Вы­скакиваю к автомату за сигаретами, которые не курю, дамочка в спортивной куртке роется в сумке, достает свои гривны, получает пачку и отходит к «форду» 125–11, сзади она вполне ничего, хотя ноги чуть подкачали.

«Мерседес» 767–19 проскочил мимо, ложная тре­вога! Разворачивайся, Алекс, доезжай до бакалеи и дуй на другую авто­страду.

Мышек–норушек вроде бы нет, но в голове учебный фильм ужасов, популярный в семинарии: встречный поток разбегается в боковые улицы, на ходу меняя номера, по­ворачивает на все 180°, пристраивается сзади, по бокам и впереди, блондины пере­крашиваются в брюнетов, бросают под заднее стекло клетчатые кепи, розы и апель­сины, дабы выглядеть гуляющими ковбоями, шоферы наклеивают бороды патриархов или перевоплощаются в юных леди, музыка игра­ет танец с саблями, в кадре — объект слеж­ки, зловещий и неврастеничный, как все ино­странные шпионы. Вот он паркует машину, вытягивает трубочкой губы в любимой «Боже, славь королеву!». Бодро шагают бригады сыска: обнявшиеся две сестрички–шизофренички, старушка — божий одуванчик и пьян­чуга с расстегнутой ширинкой (действие, естественно, разворачивается в Мекленбур­ге). Расслабившийся объект мирно движется к перилам универмага, где в магнитном кон­тейнере таится план уничтожения всех военных баз Мекленбурга, вот он прикоснул­ся к перилам — вспышки, вспышки, вспышки фотоаппаратов! И берут подлеца под белы руки наши молодцы, и тянут, завернув оные за спину, в «черный ворон»… Не дай бог такое!

Правый поворот — до сих пор холодок пробегает по телу при воспоминании об этой альпийской дыре Веве — от страха чуть не выпрыгнуло сердце и дрожали руки, когда разводил костерик в унитазе гостиничного номера.

В окна летели липовый цвет и дурацкие марши из соседнего ресторана, полиция по­вертелась вокруг, проверила подозритель­ного австралийца у портье и бросила к чертовой матери: почему меня зацепили?

Перехожу в другой ряд, набираю ско­рость. В зеркальце — пустая мгла, сворачи­ваю налево, еду на красный (благо на улице ни полицейских, ни собак), еще пару миль, и, если не верить во всевидящее око спутника, в черную магию, в сверхдостижения элек­троники и химии, от которых и блохе не укрыться в Лондоне, то можно бросать ма­шину и двигать по маршруту проверки на своих родимых костылях.

До встречи с Генри еще целый час, с ума сойти, как медленно тянется время! «The inaudible and noiseless foot of Time!», как пи­сал идол моего австралийского папы. Что же скажет Генри? Неужели рыбка сорвалась с крючка? Будет очень обидно, это затянет всю операцию «Бемоль», потребует новых сил…

Нет, Генри настойчив и родился с сере­бряной ложкой во рту, у него не сорвется… А если вдруг ни черта не выйдет и все полетит в тартарары? Центр меня по головке не по­гладит, такое вставит…

И прежде всего старый друг Челюсть, подброшенный фортуной под самый купол Монастыря, уважаемый Николай Иванович, один из главных распорядителей судьбы вла­дельца небольшой фирмы радиотоваров, легкомысленного австралийца Алекса,— ви­димо, зависть к его звезде никогда не вылезет из моих пропитых печенок.