– Здесь вы и будете жить, – Марина указала на один из домиков. – Вот в этом, крайнем, он как раз свободен.

– Это ни к чему, – отмахнулась я. – Мне не нужно жить здесь, чтобы управлять проектом. Я буду приезжать, когда это необходимо.

– Мне нужно, чтобы вы жили здесь, – не то приказала, не то попросила хозяйка дома. – Я хочу участвовать в процессе от и до. Что там будет? Рисование? Я тоже буду рисовать. Исследовать землю, выбирать цветы, заказывать плитку для дорожек. И все остальное, что вы планируете делать, я тоже буду.

– Вам что, скучно? – спросила я, решив испытать, готова ли Марина к той откровенности, которую так страстно проповедовала полчаса назад.

– Очень, очень скучно, – без притворства согласилась она. – Мне в последние месяцы как то… Впрочем, неважно.

Если честно, Марина показалась мне странной. Мысль про психиатра промелькнула в моей голове, но я быстро откинула эту тревожку. Думаю, так поступили бы и вы, если бы у вас на горизонте маячил очень выгодный заказ, тешащий тщеславие. «Мне ли обвинять человека в ненормальности? В конце концов, здесь же будет БМ, а ему доверяют и не такие люди. Мне тем более грех жалом водить», – рассудила я и ласково улыбнулась Марине, как больному ребенку.

Марина. Поворот колеса

Если бы я могла с ней поговорить, я бы все ей рассказала. И она бы все поняла.

Я сказала бы ей: я не та, прежняя Марина. И наверное, добавила бы: я лучше. Я новый человек. Я стараюсь полюбить его правильной любовью. Только мне трудно понять, как в моем положении любить его правильно. И вообще любить… Я устала тонуть в потоке обмана, одиночества и вины.

Это он делает так, чтобы я все время чувствовала себя виноватой. Хотя, конечно, вся вина только на нем. Он считает, что все хорошее всегда от него, а все плохое – от других.

Вчера вечером я ужинала одна (как почти всегда) и смотрела на картину, которую Боре подарили подлизы с работы. В центре холста – рыцарь в доспехах. Свет падает так, что слева латы сияют, а правая половина тела проваливается в тень. На шлеме – горизонтальная щель. А в ней – глаза, один в один Борины. Он повесил эту картину в столовой. Уверяет, что она восемнадцатого века, старинная, изображен совсем другой человек и вообще он «не видит никакого сходства». А сам любуется ею и поглядывает в зеркало. Видно, что так он себя и воображает – рыцарем. Благородным. Самоотверженным. А я вижу только металл и холод. Когда он заходит в дом, я сразу это чувствую – прямо от порога, даже если сижу в дальней комнате. Он приносит с собой какой то всепроникающий, напряженный, гудящий звон, похожий на зудение высоковольтного провода. Дом мгновенно наливается свинцовой тяжестью, и становится страшно, что сейчас мы – вместе с Борей и особняком – уйдем под землю. Я сразу бегу из комнат в сад – в панике, как с тонущего корабля. А он думает, я его стесняюсь.

Но сейчас я чувствую: что то изменится. Начнется какая то новая жизнь, может даже счастье. Я слишком долго была печальна, замкнута, слезлива. Благоговела перед ним. Все ждала приглашения в яркую жизнь, а он оставлял меня на задворках. Устала ждать. Однажды утром, когда он собирался отплавать свою стометровку в бассейне, я решилась. Спросила:

– Когда у меня будет все, что положено жене такого человека, как ты? Когда начнется моя настоящая жизнь?

Он засмеялся:

– Когда она начнется, ты сразу это заметишь.

Вода в бассейне застыла в таком спокойствии, что казалось, ее там вовсе нет.

– То есть начнется все таки? – переспросила я, с трудом удерживаясь от искушения проверить ногой, есть ли на самом деле вода поверх мелкого бирюзового кафеля.

– Зависит от тебя, – сказал он с эдакой шутливой полуулыбкой, растянувшей только левую половину рта, снял халат и шагнул в голубую пустоту.