|
- Тогда у вас, быть может, будет аналогия. Когда моему сыну было около четырех, однажды после обеда я повел его в Вашингтонский зоопарк. Нам пришлось бродить буквально около каждой клетки. Там и сям высказывал он свою оценку, задавал уйму вопросов, хихикал над обезьянами, объяснял, что медведи очень красивы - возможно, потому, что это такие здоровенные игрушки. Но знаете, что ему понравилось больше всего? То, что заставило заскакивать и кричать, показывая пальцем: "Смотри, папочка! Смотри!" Я покачал головой. - Это была белка, которая смотрела на него с ветки дерева, - сказал сенатор, усмехнувшись. - Незнание того, что важно, а что - нет. Несоответствие реакций. Наивность. Палач был ребенком, и до той поры, пока я не взял управление на себя, единственное, что он принимал от нас, была мысль о том, что все это игра: он играл с нами в одной компании и все тут. Затем случилось нечто ужасное... Надеюсь, вам никогда не испытать этого ощущения - что такое сделать очень низкое и гадкое по отношению к ребенку, когда он держит вас за руку и смеется... Он ведь чувствовал мою реакцию и реакцию Дэйва на происшедшее, когда его вели обратно. Затем мы долго сидели молча. - Вот так мы это и сделали - травмировали его, - произнес сенатор наконец, - или подберите какой угодно другой термин, который только захотите придумать для этого. Именно это и произошло той ночью. Потребовалось время для того, чтобы эта травма сказалась на нем, но у меня никогда не вызывало сомнений, что именно она в конце концов стала причиной поломки Палача. Я кивнул. - Понятно. И вы считаете, что он хочет убить вас за это? - А вы не захотели бы? - сказал сенатор. - Если бы вы родились вещью, а мы превратили бы вас в личность, а затем снова использовали как вещь, вы не захотели бы отомстить? - Лейла поставила иной диагноз. - Она не была с вами полностью откровенна. Она проанализировала много фактов. Но она плохо прочла Палача. Она не боялась. Для нее все это было игрой, в которую он играл - с другими. Его воспоминания об этой части игры не были ничем омрачены. Я был единственным, кто оставил в его душе грязное пятно. Насколько я понимаю, Лейла утверждала, что это у меня болезненное. Очевидно, она просто не разобралась. - Тогда вот чего я не понимаю, - сказал я. - Почему же убийство Барнса не встревожило ее? Не было возможности сразу точно установить, что это дело рук не Палача, а человека. - Единственное, чем я смогу все это объяснить - такая гордячка, какой была Лейла, считала себя обязанной делать выводы, исходя из обычных, "земных" обстоятельств. - Мне не нравится это объяснение. Но вы знали ее, а я - нет, и конец ее наталкивает на мысль, что ваше заключение было правильным. Единственное, что весьма беспокоит меня в этой истории - шлем. Все выглядит так, как будто Палач убил Дэйва, затем прихватил шлем и нес его в своем водонепроницаемом отсеке от Мемфиса до Сент-Луиса исключительно для того, чтобы обронить его на месте своего следующего преступления. Это бессмысленно. - Действительно, бессмысленно, - согласился сенатор. - Но я мог бы предположить, как это случилось. Вы понимаете, Палач не обладает способностью говорить. Мы общались с ним только через посредство подобного оборудования. Вам что-нибудь известно об электронике? - Да. - Ну, короче, я хотел бы, чтобы вы проверили этот шлем и определили, будет ли он работать. |
