— Подарок здешнему генерал-губернатору, — пояснил Вебстер. — Надеюсь на беспошлинную торговлю.

…Капитана Мецайка за отличную службу командировали на казенный счет в Высшее мореходное училище. Уезжая, он думал, что навсегда прощается с Енисеем.

Но вот училище окончено, в кармане диплом, в порту корабли, готовые к отходу в Лондон, Александрию, Марсель. Наконец-то можно снова в море!

Мецайк ходил в порт, вздыхал, сердился на себя. А затем… купил билет до Красноярска!

Дело нашлось сразу. Неподалеку от Диксона все еще стояли во льдах после зимовки суда экспедиции Северного Ледовитого океана «Таймыр» и «Вайгач». Ледовая обстановка оставалась тяжелой. Не было уверенности, что корабли сумеют освободиться летом того же 1915 года. Решили срочно соорудить радиостанцию на Диксоне, создать там вспомогательные склады топлива и продовольствия.

После напутственного молебствия караван капитана Мецайка, нагруженный разборными домами, мукой, углем, покинул Красноярск.

Начальником экспедиции назначили Кушакова, бывшего помощника и заместителя Седова в экспедиции к Северному полюсу.

Рассказы Константина Александровича Мецайка я не раз уточнял и дополнял. Сначала меня интересовала канва событий, картинки ушедшего сибирского быта, разные речные истории. В последние наши встречи расспрашивал преимущественно о людях, с которыми судьба в разное время сводила Константина Александровича.

— Судьба, вы говорите? — переспросил он. — А я бы назвал эту судьбу Севером. Объяснение ищите сами. Может, потому, что Север велик, а людей на нем маловато? Вот дороги и пересекаются. Так и у меня. И в поморских краях, и здесь, на Енисее.

Никифора Бегичева он впервые увидел еще в 1900 году, когда «Заря» Толля стояла в Екатерининской гавани в Мурмане. Потом встречались на Енисее. Считал следопыта человеком со сложным характером, со своими странностями и слабостями, которые его не украшали. С Мецайком Улахан Анцифер плавал не раз и не два. Но сближения не произошло. Отдавая должное широте натуры и смелости Бегичева, Константин Александрович говорил:

— Знаете, был у него недостаток: мог пыль в глаза пустить. Бывало, едет в Красноярск — занимает сразу две — три каюты: знай, мол, наших! Угощает всех желающих, соберет слушателей и начинает о своих приключениях… И все же это был самородок! В нем, понимаете, сила какая-то внутренняя чувствовалась… Помните рассуждений Нансена о Сибири, о том, что ей нужен свой Фенимор Купер? Так вот, один роман наш сибирский Купер вполне мог бы написать, имея прототипом Бегичева. Отличная бы получилась вещь, тоже по-своему «Последний из могикан»… Последний землепроходец-одиночка…

О Седове Константин Александрович говорил весьма неохотно. Он считал, что у него «нет права на воспоминания». Ведь он знал и помнил не того Седова, который бредил полюсом. Седов остался в его памяти симпатичным гидрографом, знающим человеком, приятным собеседником, но и только. А вот «Фоку» Константин Александрович знал хорошо: ему приходилось составлять ремонтные ведомости, и он лучше многих представлял, какое это было ветхое, не пригодное для экспедиции судно:

— Поверите ли, некоторые металлические штыри можно было из корпуса голыми руками выдергивать: так дерево сгнило…

И еще лучше, чем «Фоку», узнал Константин Александрович во время плавания в 1915 году на Диксон Кушакова. Бывший ветеринар коннополицейской стражи, уволенный со службы за ложный донос и все же сумевший получить рекомендации для зачисления на «Фоку», после трагической гибели Седова приписал себе чужие заслуги и прослыл знатоком Арктики.