– Да, – громко сказала миссис Китт.

– И как же?

– Через одного фармацевта, который в то время работал в Лайгейте, – его звали Роули.

– Как давно вам стало известно, что Роули незаконно занимается наркотиками?

– До тех пор, пока меня не начали шантажировать, я ничего об этом не знала, а потом он уехал из Лайгейта, – сказала миссис Китт.

Несмотря на бодрый голос, было видно, что чувствует она себя неважно, и скоро врачи прервут разговор, предположил про себя Роджер.

Поэтому он торопливо спросил:

– У вас нет никаких соображений относительно того, почему на вас было совершено нападение, миссис Китт?

– Есть, – тихо произнесла она и закрыла глаза, – да, я знаю. За неделю до того я сказала Брауну, что больше так продолжаться не может, – он разорил меня. Я пригрозила, что сообщу в полицию. Думаю, я его напугала.

Вероятно, она его действительно напугала, подумал Роджер, это почти полностью объясняет причину нападения. И все же еще остались некоторые непонятные моменты.

– Пожалуй, пора заканчивать, – сказал врач.

– Последний вопрос, – попросил Роджер. – У вас есть какие-либо основания полагать, что в этом замешан преподобный Питер Уэйт?

Она улыбнулась.

– Питер Уэйт, – словно эхо повторила она его вопрос, и ее голос стал тверже, – нет, я так не думаю. Этот человек – святой.

Она увидела, что Роджер хочет ей возразить, и торопливо продолжала:

– Я всегда боролась против преследования автомобилистов и, если Бог даст мне силы, буду продолжать эту борьбу, но меня поражало, сколько аргументов находит противная сторона, и я восхищалась мужеством моих противников, да, сэр, речь идет именно о мужестве. Работать так, как работает молодой Питер Уэй?! Его бросали, и он в одиночку продолжал свое дело – даже после дела Роули: когда любой другой понял бы, что у него нет никаких шансов, он продолжает бороться. Он часто писал мне, протестуя против моих резких заявлений, – о, я-то знаю, на что способен мой язык! Спустя какое-то время я решила, что надо бы встретиться с этим пророком. Он не очень-то красив, внешность самая заурядная, у него нет средств, он ведет за собой весьма немногочисленную паству и представляет церковь, у которой нет ни денег, ни идей – я хотела понять, что им движет, почему он не прекращает борьбу. И я пошла к нему.

– Наверное, это был исторический момент в жизни проповедника Пита? – тихо спросил Роджер.

Она усмехнулась – будь миссис Китт здорова, эту улыбку можно было бы назвать свирепой:

– Вы попали в самую точку, для проповедника Пита это был праздник! Как сейчас вижу его: он открывает дверь своей лачуги, и от изумления его глаза чуть не вылезают из орбит! Я видела, что он пытается сопротивляться, – любой другой человек после таких ударов уже давно бросил бы эту затею, а он продолжал сражаться за идею. После этого я была у него пять или шесть раз, и мне казалось, что я начинаю понимать его побудительные мотивы. Вера, сэр. Этот молодой человек просто верил, он был абсолютно убежден в свой правоте, абсолютно убежден, что если мы сделаем то, что он требует – станем чрезвычайно сурово наказывать за невнимательную езду, – несчастные случаи на дорогах прекратятся. Таким я его и запомнила: он стоит у маленького письменного стола в комнате, больше похожей на сарай, с развешанными, словно в детском саду, по стенам картинками, и тычет пальцем в заголовок газетной статьи. Дело было под Рождество, и в этом выпуске газеты появились сразу две статьи. "Рекордное число жертв на Рождество, почти 100 погибших и 7 тысяч раненых" – называлась одна, другой заголовок гласил: "Пивовары и производители крепких спиртных напитков предполагают оживленную торговлю на Рождество".