Я напрягаюсь и застываю, как почуявший запах пес.

— Спрашивай.

— Это набросок сюжета, даже не совсем так: очень грубое приближение, пара исписанных листов. Даже не знаю, почему они в кабинете. Она никогда не показывала мне их, хоть и должна была дать прочитать, получить обратную связь, так сказать. — Я слышу, как Ханна судорожно вдыхает раз, другой, вроде бы собираясь заплакать. Может даже, она уже плачет. — Знаешь, мы с ней обсуждали ее идеи, говорили о планах… — Она шмыгает носом.

Неделю назад я поверила бы ей без вопросов. Но сейчас, когда я знаю, какой в действительности была Беатрис, сама мысль о том, что она при всем ее нарциссизме, снобизме и высокомерии консультировалась с Ханной о плане повествования или о стиле, вызывает у меня желание неприлично расхохотаться. Если в проживании смерти близкого человека действительно не избежать стадии отрицания, значит, Ханна сейчас целиком и полностью в ее власти.

— В любом случае я просто даже и не знаю, как сказать…

«Да выкладывай уже, Ханна!»

— Но все это ужасно похоже на «Бегом по высокой траве».

ГЛАВА 23

Я застываю и лишаюсь дара речи. Потом прихожу в себя и выпаливаю:

— Не знаю, почему эти заметки у тебя. — Тут возвращается Фрэнки и садится на свое место. — Но знаю, откуда они взялись.

— Знаешь?

— Конечно. Она же помогала мне, помнишь? Боже, кажется, это было так давно! — Для пущей убедительности я всхлипываю. — Я приходила к ней домой, и мы вместе работали. Я дала ей записи с канвой романа. Там мой почерк?

— Совершенно точно — ее.

— Она писала черновики вместе со мной. Показывала, как собрать повествование воедино, придать ему законченную форму. Можешь себе представить, что она для меня сделала? Ханна, я никогда не смирюсь с тем, что ее не стало. Услышала об этих записях и снова не в себе.

— Ага. Понимаю. Вот только…

— Да?

— Заметки были в старой папке, с другим обрывками текстов, клочками бумаг и так далее. Странно, что там оказались настолько свежие записи.

— Не знаю, что тебе сказать, но это именно пометки от наставника. Так оно и есть. — Воспоминание заставляет меня хихикнуть. — Ты их сохрани, они когда-нибудь станут ценными, — добавляю я.

— Нет-нет, они твои. Я верну их тебе.

«До чего хорошая идея», — мелькает у меня в голове.

— Прости, что пришлось поднять эту тему. Понимаю, насколько тебе тяжело.

— Еще как тяжело. Ну ничего, Ханна. Мне и правда хотелось бы получить эти заметки на память. Если пришлешь мне их по почте, буду очень благодарна.

— Конечно. Что ж, на этом буду прощаться. Приятно было поговорить с тобой, Эмма.

— А мне — с тобой, Ханна. Давай в ближайшее время еще созвонимся.

«Нет».

* * *

После этого я не слишком много думала о разговоре с Ханной. Он состоялся всего несколько дней назад, и я полагаю, что она пришлет мне заметки, как мы договорились, и делу конец. Так что я во всех отношениях достаточно спокойно себя чувствую — размышляю, что надеть на церемонию вручения Пултоновки, просматриваю сайты с недвижимостью, потому что нам давно пора переехать, — когда телефон разражается знакомой мелодией. Пришло сообщение от Фрэнки: «Немедленно включи новости!»

Я тянусь за пультом и включаю телевизор в кухне.

— …В связи со смертью известной писательницы Беатрис Джонсон-Грин.