Мне это удавалось неплохо. Но живой человек — не соломенное чучело. Из чучела штык выходит таким же чистым, как и вошел. Из человека вытекают кровь и слизь, но дело еще и в том, что он не отдает штык обратно. Вернее, его тело не отдает. Во время упражнений Фанни Флинто орал: «Коли его, коли гада! Выпусти ему кишки!» Мы не задумывались, что содержат в себе кишки, потому что не знали этого. Если воткнешь штык в правильное место живому человеку, обратно он выйдет весь в дерьме. Оно налипает на лезвие, и ты чувствуешь этот запах, когда чистишь оружие.

Я так говорю, как будто нам предстояло орудовать штыками постоянно, но вышло по-другому. Мы даже не взбирались в гору с криками, атакуя противника, выстроенного в ряд, будто соломенные чучела. Штыки мы применяли по ночам, в дозоре, потому что это было бесшумно. Еще мы орудовали ножами, а у мистера Тремо был револьвер.

Той ночью с Фредериком в темной воронке штыка я боялся даже больше, чем гранаты. Мы потерпели неудачу. Вылазка провалилась, те, кто уцелел, отступили. Остальные погибли или были тяжело ранены, как Фредерик, и не могли двигаться. Если бы немцы подошли и посветили фонариком, тут бы нам и конец. Я понятия не имел, где мы находимся, хотя по грохоту залпов мог определить, в каком направлении линия фронта. Мы были на ничейной земле, а ничейная земля, когда оказываешься на ней ночью, огромна, как Африка. На дне воронки была вода. Застоялая тухлая вода, полная всякой вонючей дряни. В стенке выкопано убежище, в котором мы спрятались. Из него на поверхность тянулся провод. Наверное, они провели телефонный провод отсюда на ничейную землю и, скрючившись в этом убежище, подслушивали, отправляли сообщения. На земляном выступе кто-то оставил жестяную кружку. Я надеялся, что в кружке будет вода, но она оказалась пустой. У меня мурашки побежали по всему телу, когда я подумал, что какой-нибудь немец вернется за кружкой. То было его убежище, а в нем сидели мы.

Нижняя часть ноги Фредерика была в плачевном состоянии. Я зажег спичку из коробка, который носил с собой в кармане кителя, и прикрыл пламя ладонью. Его ботинок был распорот сзади. В рану попала грязь. Наружу торчал осколок шрапнели, а вокруг него все превратилось в месиво. Осколок оказался довольно большим, было за что ухватиться, но я не решился его вытаскивать. Спичка обожгла мне руку, и я уронил ее в воду. Я узнал достаточно. Отомкнул штык, взялся за ботинок правой рукой и принялся резать левой. Штыком было неудобно. Достал нож и попробовал им, но Фредерик застонал и весь затрясся, так что мне пришлось прекратить. Я зажег еще одну спичку и осторожно прикрыл ладонью, хотя мы были в самой глубине убежища. Я не мог снять его ботинок, потому что над ним не за что было ухватиться. Там была сплошная кровь, но не льющаяся потоком, а густое, вязкое месиво. Я отмотал хлопчатые ленты, которыми закреплялись мои обмотки, связал их концами и обернул вокруг его бедра, достаточно туго, чтобы уменьшить кровотечение. Фредерик явно не знал, что с ним случилось. Его ранило еще и в голову, в этом и была причина. Я потрогал его лоб и наткнулся на кровавую борозду. Однако сознания он не потерял. Я видел его глаза — зрачки сузились от света спички. Я боялся, что в любое мгновение он почувствует, что творится с его ногой, и начнет стонать, так что они неизбежно нас услышат. Я отмотал еще часть обмоток и приготовил кляп.

Наверное, немцы постоянно сидели в этой воронке и подслушивали нас, а мы тем временем думали, будто они ничего не знают о нашей вылазке. Когда закончится обстрел, они вернутся, чтобы снова занять свое убежище. При мне была винтовка. Я примкнул штык обратно. Но вероятнее всего, они сначала кинут гранаты, прежде чем сюда спуститься. Сам бы я так и сделал. Наше единственное спасение было в том, чтобы никто не узнал, что мы здесь. Они подумают, что им предстоит занять пустую воронку, а это не к спеху, вылазка все равно закончилась. Кроме того, они не станут взрывать свой пост подслушивания, который уже сослужил им такую хорошую службу.