Теперь, когда я сбросил с себя эту маску и явился в истинном моем виде — я несчастное, презренное существо. Да, но это не собственная ли моя вина? Не моим ли собственным обманом навлек я это на себя? Маску мою сбросил ли я, или кто другой, но все-таки я обманывал, и теперь наказан за это. Что за дело свету, что я возвратился к правде, но я обманывал его, и никакое раскаяние не уничтожит мести. Я видел, действительно, что все было против меня, и эти мысли делали меня еще несчастнее. За мой обман я был наказан и не знаю, буду ли я когда-нибудь вознагражден за мое возвращение к правде; но я знал, что для большей части людей вознаграждение — неприятный долг, которого бы они никогда не заплатили.
Однажды я спросил у Мастертона, нельзя ли узнать о моем происхождении из пакета, оставленного Кофагусом.
— Я думал об этом, любезный Ньюланд, — сказал он, — и желал бы вам дать некоторые надежды, но не могу. Теперь, когда вы успели узнать родство Флиты, воображение ваше находится в таком настроении, что самая ничтожная догадка заставляет уже вас принимать ее за неопровергаемую истину. Ну, предположим, что кто-нибудь и действительно спрашивал о вас в воспитательном доме и что фамилия его Дербенон. Но как вы из этого вывели сейчас, что это де Беньон, этого я не могу постичь. Во-первых, могло быть множество других особ, которые вас спрашивали, и притом, вряд ли кто-нибудь из них написал бы настоящую свою фамилию. Но потолкуем еще об этом. Вы знаете, что один брат не женат, и некоторые бумаги, принадлежащие ему, находятся у женщины, готовой умереть; но на этом пустом основании что можно заключить? Что человек, которого все знали неженатым, должен быть, напротив, женат, потому что, говорят, вы родились от законного брака… И так как есть пакет от кого-то, назначенный ему, го вы и полагаете, что в этом пакете заключается что-нибудь о вас. Посмотрите, как далеко завлекло вас воображение.
Я не мог не сознаться, что доводы Мастертона совершенно уничтожили все, что я создал в моем воображении.
— Вы правы, сэр, — сказал я мрачно. — Как бы я желал умереть!
— Никогда не говорите этого при мне, Ньюланд, — сказал старик сердито, — если не хотите потерять моего уважения.
— Извините меня, сэр, но я совершенно несчастлив, изгнанный из общества. У меня нет ни родителей, ни родных. Одинокому существу, как мне, трудно жить; и чего мне желать?
— Ньюланд, вам еще нет двадцати трех лет, — ответил Мастертон, — и вы уже имели двух истинных друзей, оба они сильны, каждый в своем роде, то есть лорд Виндермир и я, и вы уже успели двух сделать счастливыми. Поверьте мне, что этим вы много уже сделали для своих лет. Вам еще много остается жить; живите, чтобы еще более нажить друзей, лучшую репутацию и чтобы делать добро. Чтобы быть благодарным за добро, надобно перенесть с твердостью испытания. Вам еще остается узнать, где искать настоящее счастье. Если вы в таком неприятном расположении духа, сходите к леди де Клер и посмотрите на нее и на ее дочь, и когда вспомните, что вы это все сделали, тогда уверуете, что не напрасно живете.
Чувства мои были в слишком большом волнении, и я не в состоянии был говорить.
— Когда видели вы их в последний раз? — продолжал Мастертон.
— Я ни разу не был у них с тех пор, как с вами вместе заезжал к ним.
— Как! Вот уже почти два месяца, и вы у них не были! Вы дурно делаете, Иафет. Они будут обижены вашим невниманием. Писали ли вы, по крайней мере, им, или не слыхали ли чего-нибудь о них?
— Я от них получил одно или два приглашения, и так как не был тогда в расположении духа, то не воспользовался этой учтивостью!
— Учтивостью!.. Вы виноваты, Иафет, кругом виноваты. Вы совершенно упали духом, иначе вы бы, верно, этого не сделали. |